Держава (том второй)

— Предварительным следствием не добыто данных, которые указывали бы, что беспорядки были заранее подготовлены. Если применить карточный термин — блеф… и больше ничего. Просто это кому–то очень выгодно — опозорить Россию. Ведь в заключении Обвинительного акта ясно сказано, что беспорядки, — поднял со стола исписанный лист: «…разрослись до указанных размеров лишь благодаря нераспорядительности полиции», а за это кто надо уже наказаны. Простите за горячность, ваше величество. Но без содрогания читать всякую ложь просто невозможно. Бумага, конечно, всё стерпит, но не до такой же степени…

— Согласен с вами, Вячеслав Константинович. Событие весьма гнусное. Но следует быть объективными… Нельзя же так утрировать, — подхватил и тут же выронил ворохом разлетевшиеся по столу газеты, Николай. Уже и Запад и Америка подхватили этот, как вы выразились — блеф. Поголовное убийство женщин и грудных младенцев… множество случаев изнасилований несовершеннолетних девочек и жён, в присутствии мужей… А вот что ещё пишут, — взял со стола английскую газету: «Одному еврею распороли живот и вынули внутренности… Одной еврейке вбили в голову гвозди насквозь…».

— Где такие гвозди взять? — заинтересованно произнёс Рубанов. — Да вбить бы в язык автору статьи… Несмотря на то, что он иностранец.

— Это уже будет международный скандал, — невесело улыбнулся император. — И статьи противоречивы. В одних написано, как посмело правительство стрелять в народ… Это о Златоусте. В других пишут — как посмело правительство закрыть глаза на бесчинства, и не применило оружие для разгона грабителей. Но и в том, и в другом случае, я становлюсь кровавым палачом, — достал из портсигара папиросу и закурил, забыв от волнения предложить своему генерал–адьютанту и министру. — Да я только и хочу умиротворить народ наш, поднять его образование, достаток и нравственность… Потому и присутствую на службах в церквах, чтоб люди тянулись за мной. Чтоб молились и думали о процветании России, а не о том, как ей навредить…

— Ваше величество, цели русских патриотов и русских, а точнее, еврейских революционеров, различны. Об этом ещё Сипягин говорил, царствие ему небесное, — перекрестился Плеве, а за ним и Николай. — И всё это давно описано в «Протоколах Сионских мудрецов», идею которых проводит Бюро защиты евреев, разославшее телеграммы во все мировые столицы. В Париже, Берлине, Лондоне, Нью—Йорке уже происходят митинги протеста, где такие же, как наши, еврейские крикуны обличают преступления, которых не было, совершённые ужасным царским правительством. Нашим министрам только и осталось, как бегать по Кишинёву и евреек насиловать, — хмыкнул Плеве.

Максим Акимович пригладил усы, заодно прикрыв рот, так как чуть было не ляпнул, что и на жён–то не у всех пороху хватает — всё на генералов переложили, но понял, что обсуждаемая тема для шуток явно не подходит.

— Записные ораторы клеймят злодеяния царизма, ваше величество, сознательно им подготовленное. Простите, но, вероятно, скоро появятся статьи, что это вы распорядились резать еврейских младенцев… Так что не удивляйтесь, ежели об этом прочтёте, — презрительно бросил взгляд на газеты фон Плеве.

____________________________________________

Через месяц с небольшим, кишинёвские события затмил 200-летний юбилей Санкт—Петербурга.

В Летнем саду открылась «Неделя Петра Великого» и Аким Рубанов с Зерендорфом и Витькой Дубасовым, в прекрасном лёгком подпитии, любовались на огромную процессию в костюмах петровской эпохи, состоящую из герольдов, голландцев, турок, карликов и шутов.

— Вчера Ряснянский нас здорово напугал, — поделился пережитым Рубанов. — Гришку, приказом по полку, турком хотел назначить, а меня и вовсе — пленным шведом… Кстати, скоро они должны пройти, — глянул на мачту с двумя якорями на широкой подставке, рядом с которой укрепили герб столицы и щит с вензелями Петра Первого и Николая Второго. Всё сооружение венчалось Андреевским флагом.

— Таких мачт по Питеру я уже штук двадцать насчитал, — заметив, куда глядит Аким, произнёс Зерендорф.

— О-о! Дивитесь–ка, люди добрые, — зачастил Дубасов, — сам царь Пётр куда–то пленного Карла тащит.

— И Нептун за ними бредёт… Не иначе — в ресторан Кюба, — сделал предположение Зерендорф. — Город, конечно, украсили. Видели увитые зеленью две колонны у здания Госсовета? Увенчанные золотыми шарами с орлами. Красота-а!

— Мне больше понравились три аллегорические картины у Знаменской площади, — козырнул кому–то Дубасов.

— Чего-о? — хором спросили друзья.

— Две темноты! — хохотнул подпоручик. — Средняя картина имеет весьма аллегорический характер. Царь Пётр изображён не в ресторане Донон, а среди спасённых им на море людей.

— В ресторан пойдут позже, — обиделся на «темноту» Зерендорф.

— Правая, — не слушал его Дубасов, — пустынный брег Невы. Без дворцов и ресторанов… А на левой — старый Петербург около Адмиралтейства.

— Ну ты, брат, учё–ё–н, — уважительно похлопал по плечу друга Зерендорф. — Алле–го–ри-ческий характер, — чуть не по слогам повторил он.

— У нас Ряснянский носит аллегорический характер главного палача Ивана Грозного Малюты Скуратова. А твои картины — ерунда, по сравнению с тем шедевром, что возвели неподалёку от моего дома, — поклонился знакомой даме Рубанов и замолчал.

— Нет, ну что у тебя за привычка, — возмутился Зерендорф. — Ты можешь когда–нибудь мысль до логического конца довести?

— Могу! Довожу!.. Соорудили арку с куполом и огромной фигурой Петра, с блестящим топором… Маменька по вечерам боится домой мимо него проезжать — кишинёвского погромщика ей напоминает, — улыбнулся Аким.

— А места для публики на Суворовской площади, имеют вид корабля с палубой и мачтами… Тоже аллегория какая–нибудь, — со смаком произнёс понравившееся слово Дубасов.

— Как бы Ряснянский нас аллегорическими шкиперами куда–нибудь не определил. 16 мая грандиозный праздник обещают, — перекрестился Зерендорф. — Да ещё нового командира полка нам Дубасов удружил… К Троцкому уже привыкли, а этого не знаем… Виктор, расскажи о своём бывшем командире 145‑го Новочеркасского.

— Ну что рассказать… Полковник Щербачёв Дмитрий Григорьевич…

— С 10 мая генерал–майор и командир лейб–гвардии Павловского полка, — перебил его Зерендорф.

— Ну да, теперь генерал, — продолжил Дубасов. — С 1898 года — начальник штаба 2-ой гвардейской пехотной дивизии. 20‑го июня 1901 года — командир нашего полка, а теперь — вашего. Волевой и резкий. Поблажек по службе не даёт… А вот жизнь за царя отдаст без раздумий… Такие о нём в полку отзывы… Скоро и сами узнаете.

— Господа. Слушайте новый анекдот, — решил сменить тему Аким. — Здесь, в Летнем саду, встречаются два отставных фельдфебеля, и как положено, один у другого спрашивает: «Как дела?» «Хреново», — получает ответ. — «Но скоро выправятся. Ибо дадут единовременное пособие и увеличат пенсию по случаю двухсотлетия юбилея Петербурга». «Это на каком основании?» — удивился первый, из 145‑го Новочеркасского.

Зерендорф хмыкнул. Дубасов приготовился ржать.

… «Как на каком? Во–первых, меня Петром зовут». «Ну и что с того?» — поразился фельдфебель 145‑го Новочеркасского. — «Во–вторых, живу у Петровского парка, в доме Петрова… В третьих, мой день рождения совпадает с днём Полтавской битвы, к тому же, на днях, заехал одному шведу в ухо, а намедни, в трактире «Европа», кулаком выбил окно… Ежели не мне, то кому ещё пособие и пенсию могут дать?».

— Бу–а–а-а! — жизнерадостно заржал Дубасов. — У нас в полку фельдфебели все такие… Скоро Щербачёв к вам ротным его поставит… Кого ещё ставить, как не его, — развеселился он. — А вот недавно тоже анекдот слышал… От моряка одного, в ресторане, — уточнил на всякий случай: «Однажды, прогуливаясь по Летнему саду, царь Пётр заметил в кустах обнажённую задницу», — гы, гы…

— Чего заметил? — огляделся по сторонам Зерендорф.

— Жопу голую, — развеял его сомнения Дубасов. — Слушайте дальше: «Подойдя ближе, узрел матроса, пристроившегося со спущенными штанами к девке. «Сия голая жопа позорит флот российский», — проворчал император, и вскоре ввёл на флоте форменные брюки с клапаном, чтоб заниматься любовью не обнажая зада», — бу–а–а-а, — вновь испугал громогласным гоготом птичек в Летнем саду.