Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

Юрий изученными с детства ступенями взбежал в Набережные сени. Там - пир в разгаре. Софья - по одну сторону от венценосца-супруга, мать, Евдокия Дмитриевна, - по другую. Сын загляделся после долгой разлуки на матуньку: всё также хороша, добра телом, улыбчива, наряжена в дорогие одежды. Василий обрадовался брату. Спросил:

   - Здоров ли прибыл?

Юрий громче, чем хотелось, ответствовал:

   - Здорово ли празднуешь, казнив без суда семьдесят новоторжцев?

Воцарилась тяжёлая тишина. Прозвучал голос Ивана Кошкина:

   - Без ума сказано, без приличности.

Ему вторил Иван Всеволож:

   - Подведи совесть под силу обстоятельств, князь Юрий.

Юрий обратился к боярину-умнику, полный гнева. Однако не удалось возразить, не вдруг явилось нужное слово. Тем временем матунька поднялась, взяла под руку:

   - Выйдем, Георгий. Не оскверним стола ссорой.

Шум пиршества возобновился, как дождь в ненастье. Мать с сыном скрылись за дверью. Евдокия, идучи по переходу, сказала:

   - Просила и я, чтобы государь сменил гнев на милость. Тщетно! Я уж взрослым сыновьям не указчица. Невестку Александру, жену брата Семёна, еле-еле извлекла из оков. Дедушку своего, Бориса Нижегородского, вы с Василием доконали. Ты и семью его послал в тесноту. Родным - казнитель, чужим - заступник. Не так ли?

Ошеломлённый Юрий застыл на месте. Великая княгиня смерила его жалостным взором с головы до ног, молча перекрестила и, поражая величием, красивая и прямая, удалилась на женскую половину.

6

Тоскливая ненастная осень в тереме: оконца серы, углы темны. Светиль освещает лишь стол с кружкой взвара да край лавки, на которой сидит Борис Галицкий. Сам князь - в глубоком кресле, подлокотники резаны в виде голов змеиных. Печи ещё не топятся. Знобко. Горячий малиновый взвар изнутри теплит. Завтра Покров - время свадеб.

   - Что, - спросил Галицкий, - ответил на сватовство государь Василий Дмитрич перебежчику тверскому Ивану Холмскому?

Юрий поднял брови, дивясь: будто всеведущий на сей раз не ведает! Иван Всеволодич Холмский поссорился со своим дядей, великим князем Михаилом Тверским. Богатырь Михаил, имея шестьдесят шесть лет от роду, бодрствует духом и телом ещё настолько, что не даёт покоя подколенникам-родичам. Племянник не выдержал и отъехал в Москву, где был отменно ласково принят Василием. Тут же получил в кормленье Торжок, в пику не столь новгородцам, сколь дяде, привыкшему считать этот город почти своим. Более того. Перебежчик посватался к сестре великого князя Московского семнадцатилетней Анастасии Дмитриевне и...

   - Знаешь ведь, что отвечено, - заметил Галицкому Юрий, но всё же сказал: - Как отвечают, соглашаясь на свадьбу? «Хлеб-соль берём, а вас пировать зовём».

Боярин кивнул:

   - То-то в тереме великокняжеском нынче дым коромыслом. Завтра понесут к столам лебедей, журавлей, цапель, уток. Повара будут жарить на вертеле грудинку баранью с пряностями, вырезку говяжью, достанут из погребицы заливную зайчатину, печень просветлённую...

Юрий перебил:

   - Печень... из погребицы?

   - Виноват, - поправился Борис, - печень возьмут свежую, подадут слегка с кровью. А ещё вяленую свинину, сельдь на пару, тавраичук стерляжий, заливное из белорыбицы, осетрину свежепросоленную, поросят нежирных...

- Ты, случаем, не голоден? - осведомился князь иронически.

Боярин широко улыбнулся:

   - Просто представил, как твоя милость будет пить меды, - светлый, паточный, боярский, ягодный и запивать медвяным квасом.

Князь произнёс с досадой:

   - Отлично тебе известно: я не пиюха.

   - Квас же, говорю, - повторил Борис, - И морс. А вообще я хотел выяснить: что больше тебе по праву, мазуни в горшке или редька по-цареградски?

   - И не сластёна, - совсем раздражился Юрий, уколов наперстника: - Тебя на пир не позвали, вот и сердишься.

Боярин принял равнодушный вид:

   - Даже не мыслю! Кстати, хотел спросить: дядя жениха, Михаил Тверской, твоим братцем-государем позван на свадьбу?

Юрий махнул рукой:

   - Звал волк овцу на пир, да овца нейдёт. - Намереваясь переменить разговор, по-свойски полюбопытствовал: - А как твоя подружка Дарьица, оправилась от недавней немочи?

Борис отвечал шутливо, по поговорке:

   - У меня жинка, как у мужика: придёт косовица, жинка спит, как совица, придёт жнитва, жинка еле жива, а в день Покрова жинка вновь здорова!

Князь задумчиво побарабанил пальцами по змеиной голове подлокотника. Ждал: бывший дядька до конца выскажется (говорить ему не о чем) и пожелает по своему обычаю сотенку с ёлкой на сон грядущий, ибо увидишь сии дерева, - будешь смел, почётен и на высоком месте.

Однако Галицкий, говоря то да сё, тёр тыльной стороной руки лоб, поцокивал языком. Юрий, видя несвойственное бывшему дядьке смущение, поощрил:

   - Ну, ну! Что ещё?

   - Не решаюсь. Как бы не к месту будет. - Мямлил говорун.

   - К месту, к месту, Выкладывай, да живее! - поторопил Юрий, допивая свой взвар.

   - Не сказывал тебе, господине, - начал Борис, - люблю я иной раз в мужицкой одежде посещать московские злачные места.

   - Вот так так! - изумился князь.

   - Послушать, что говорит народ, - пояснил боярин. - Недавно совершил такой выход, взял в пару нашего дворского Матюшку Заряна.

   - Скромный с виду Матвей! - опять-таки удивился князь.

   - Он - знаток мест, где можно услышать любопытные речи, увидеть необычных людей, - оправдал Галицкий свой выбор. И продолжил: - Привёл он меня на Варьский крестец в кабак, содержимый Афанасием прозвищем Бурляй. Сели, взяли пива простого да сушёных снетков. За соседним столом трое бражников пили мёд, заедали капустой квашеной, гусиными потрохами.

   - Ты к чему меня мучишь сими откровениями? - помрачнел Юрий, не любитель застолий, тем паче столь низких.

   - Неспроста, - заверил боярин. - Ох, неспроста! Разговор поначалу был так себе. Бражник чернявый осведомлял белявого: коли журавли успели улететь до Покрова, зима будет ранняя и студёная. А третий, рыжий, кудрявый, со шрамом через весь лоб, потребовал у белявого вернуть долг: ни много ни мало шесть серебряных денег. Должник попросил обождать от Покрова до Евдокей [51]. И тут чернявый в большом подпитии привязался к имени: Евдокия да Евдокия.

   - Что за Евдокия? - удивился Юрий. - При чём здесь она?

Борис тяжело вздохнул:

   - Обещай, господине: нелюбия не положишь, коли правду скажу.

   - Говори, - велел князь.

   - Княжил в Нижнем лет тридцать тому Андрей Константиныч.

   - Двуродный дед мой по матери, брат умершего недавно Бориса, - вставил Юрий.

Боярин заговорил об ином:

   - Белявый вспомнил жену его Василису, что много плакала о князе своём и, пробыв вдовою четыре лета, постриглась под именем Феодора. Тогда ей было лет сорок.

   - Как моей матуньке, - сопоставил Юрий.

   - Раздала всё имение своё, - продолжил Галицкий, - монастырям и нищим, слуг и рабов отпустила, жила в молчании, трудясь рукоделием, постилась, без сна молилась с поклонами и слезами, иной раз и день, и два, а то пять, не вкушала пищу, не посещала баню, ходила во власянице, пива-мёду не пила, на пирах-свадьбах не бывала, не покидала монастыря, ни на кого не злилась, любила всех. Видя такое её житье, многие боярыни, числом около девяти десятков, вдовы, жены и девы, тоже постриглись, чтоб быть с ней вместе. Лет через восемь праведница преставилась.

   - К чему ты это?

   - К тому, - перешёл на шёпот Борис, - что чернявый, повторяя Евдокеино имя, имел в виду Евдокию Дмитриевну.

   - Матуньку? - вскочил князь.

   - Великую княгиню-мать, - встал и Галицкий. - Дескать, плохо скорбит о муже: телом пышна, лицом весела, платье богатое, вся в жемчугах, дорогих каменьях. Белявый к его клевете присовокупил хульные слова о государыне и потомке муромских князей, участнике Донского побоища, боярине Владимире Красном-Снабде. Тут я не вытерпел, встал и врезал охальнику между глаз. Вот кулак, - погляди! - пальцы побиты.