Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

   - Теперь мы видим много убийств, но мало ратных подвигов.

Что ответила товарка? Где сейчас их мужья?

За городом да едучи вскачь дышалось легче. Резвый татарский конёк являл нерастраченную прыть. Юный князь далеко опередил дядюшку с его гнедым аргамаком.

Первым нагнал уходящее домой войско. Миновал рогатников, суличников, движущихся в пешем строю перед обозом с оружием. Время спустя объехал копейный лес конницы, - кони в коярах кожаных, люди в ярыках [49]. Протрепало на ветру чёрное знамя великокняжеское. Отсняли солнечной медью трубачи.

Как было уговорено с дядюшкой, тверское княжество обходили с юга. Ночевать должны были в некоем селе под названьем Угожа.

Хороша погожая осень на русской земле: золотые леса с изумрудными вкраплениями зимостойкой хвои, шатровые колоколенки с островками людского житья-бытья, голубые жилы с прожилками на бескрайнем теле земном - крупные и малые реки, извилистые пути для неторопливых странствий. Это ль не рай удостоенным плотской жизни душам. В таинственный земной рай так верил новгородский святитель Василий! Можно спорить об этом: есть ли, нет ли? Можно всуе искать. А он, - вот он, перед тобой! Живи по-райски, не сотворяя здесь ада. Дай плоти твоей созреть, отцвести и высвободить душу для жизни вечной.

Так, настроив себя на благостный лад, рассуждал юный князь. И при этом скорбел о рано преставившемся братце Иване, винился перед сломленным изменой делом Борисом. А за ними - благословляющие персты старца Сергия. Если на грешной земле сумел преподобный загасить вспыхнувшее немирье татуньки с дядюшкой, усовестить враждующих великих князей Московского и Рязанского, то на праведном Небе, уж конечно, сможет испросить отпущение грехов крещённому им князю Георгию, виноватому и перед Борисом Нижегородским, и перед жителями Торжка, и, Бог знает, перед кем ещё впредь.

Сайгак внезапно пошёл почти шагом обочь дороги, минуя длинную вереницу пеших, - да каких! - в изодранной одежде, со следами побоев, порой полунагих и босых.

Вооружённые всадники охраняли идущих. Князь спросил, поравнявшись:

   - Разве мы взяли в Торжке полон?

Страж, по виду старший, вскинул лопату-бороду:

   - Его милость Владимир Андреич по государеву указу велел взять семьдесят новоторжцев, заведомых смутьянов, убийц наместника, и доставить в оковах на великокняжеский суд.

Тут Юрий заметил цепи на убранных за спину руках. Велел начальнику стражи:

   - Достань моим именем из обоза обувь и кожухи для разутых, раздетых. Суда ещё не было. Рано их казнить замерзанием.

Бородач склонил голову:

   - Будет исполнено, господине.

И тут бросился в глаза один человек, идущий сзади гонимых. Он был на голову выше товарищей. Платье справно, недёшево, показывает человека заметного. Непокрытая голова гордо вскинута, на румяных щеках кренделя усов под орлиным носом. Юрий дрогнул : это ж его хозяин Сорокоум Копыто! Вчера ещё с новоторжским воеводой, приютившим юного князя, беседовал об охотничьей медвежьей потехе. А сегодня... Юрий заметил: Сорокоум узнал его. Сегодня, - видно по его горящим очам, - ответит на участливые слова так, что князю долго будет икаться.

Юрий быстрей ускакал вперёд, чтоб в селе Угожа, в Старостиной избе, дожидаться для неприятного разговора дядю Владимира.

Высокому гостю поднесли квасу. С устатку одним духом выпил полжбана и, раздражённый недавно виденным, попенял челядинцу:

   - У вашего хозяина два кваса: один, как вода, другой пожиже.

Растерянный слуга робко пробормотал:

   - Добрый квас.

Князь, отдохнув, вышел на крыльцо. Смотрел, как Асай привязывает овсяную торбу к морде Сайгака.

В распахнутые ворота въехал Владимир Храбрый.

   - Что ж ты, дядюшка, про полонянников не поставил меня в известность? - встретил старика Юрий.

Серпуховской прошёл в избу, сел за стол и, откашлявшись, произнёс:

   - Это не полонянники, а преступники. Тебя не решился ими вводить в уныние, ибо и так ты чёрен лицом после усмирения новоторжской смуты.

У Юрия отлегла досада, однако же он сказал:

   - Государь-братец не чернеет лицом, давая указы, жесточе некуда.

   - Жесточе некуда? - эхом повторил Храбрый. И печально пробормотал: - Нет предела жестокости.

Племянник не преминул упрекнуть:

   - Мог бы не брать Сорокоума Копыту. Особенный человек!

Дядя возразил:

   - Единственный, кто суда достоин. Срам-воевода: в лицо - мир, в спину - нож! По его слову убит наместник. За его вину - беда многим.

Юрию нечего было возразить, ибо, усмиряя Торжок, не участвовал в розыске.

Повечеряли. На ночь были приглашены в среднюю горницу. Там ждали уставших перины пуховые.

   - О-о-о! - вытянулся под покровом разоблачившийся Юрий.

Владимир Андреевич долго ворочался. В конце концов обратился к племяннику:

   - Я ведь, Юря, давеча не все смерти тебе назвал. Вместе поскорбели о тех, кого знаешь. Теперь же скорблю о своём знакомце, о коем не ведаешь.

   - О ком таком? - сонно спросил Юрий.

   - Перед нашим отбытием, - начал Храбрый, - приходили ко мне два посланца из Новгорода. Искали мирное докончание с твоим братом. Ни на чём не сошлись. Потому и не беспокоил тебя пустым делом.

   - Странные, упрямые люди: что возьмут себе в голову, от того их не отведёшь никак.

   - Посол Сильвестр Шибалкинич прозвищем Секира меня известил: блаженный Никола Кочанов окончил земное поприще!

   - Умер юродивый. Что тебе до него?

Дядюшка, видимо, хотел выговориться:

   - Никола - из почётной семьи. Рано снискал уважение среди вельмож и народа. Однако, желая избежать славы, принял на себя подвиг юродства. Подобно безумному, скитался по улицам, терпеливо сносил ругательства, а иногда и побои. Впрочем, всегда был на Софийской стороне, не переходил по Великому мосту через Волхов на Торговую. Оттуда гнал его другой юрод, Фёдор: «Не ходи ко мне, живи у себя!» Оба показывали вид непримиримой вражды, обличая постоянную распрю двух новгородских частей. Однажды Никола, гонимый Фёдором, перебежал Волхов, как по суше, кидая в противника капустными кочанами. Оттого и прозвали Кочановым.

   - Что-то слышал, - вспомнил Юрий, - когда был у волхва Мины Гробова.

   - В Новгороде невозможно о Николе не слышать, - заметил Серпуховской. - Посадник рассказывал, как пригласил на пир вящих людей, позвал и блаженного. А тот был побит, прогнан слугами. Гости пришли, - в погребах ни капли вина, бочки с мёдом пусты. Тут-то хозяин велел отыскать юродивого. Едва подвижник взошёл, послали за напитками в погреб. А там всё полно, как прежде... И вот нежданно-негаданно узнаю: нет Николы!

   - Душа его во благих водворится, - еле проговорил усталый Юрий.

Вдруг дядюшка шумно зашептал:

   - При последней встрече блаженный открыл мне тайну: жить буду ещё осьмнадцать лет.

   - Не верь. Больше проживёшь. Ты, как дуб!

   - Не сие главное, - прервал Храбрый. - Ни о чём я не спрашивал юрода. Сам надумал открыть, провидец. Напоследок изрёк страшное, достойное размышлений.

   - Что? - невольно вздрогнул Юрий.

   - Таковы слова говорил Никола: «Ты помрёшь в дружбе с племянником. Твой племянник с племянником - во вражде. Вражда вынет очи, стравит яства...» Слышишь меня, Юря?

Князь молчал. К своему страху лишился речи. Хотел высказать суровое несогласие и не мог. Дядюшка счёл, что он спит, и сам задремал. Слишком тяжёлый день был у него за плечами.

Юрий слушал богатырский храп Храброго и размышлял. Он понял, какого племянника имел в виду юрод Никола, когда говорил о грядущей страшной вражде. Не у Василия, лишь у него, Юрия, может случиться пря с тем племянником, коего ещё нет на свете. И возникал перед мысленным взором белый поток бороды волхва Мины Гробова, слышался его гулкий голос: «Родит тебе трёх сынов... первый будет ослеплён, второй отравлен, третий умрёт невесть от чего».