Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

Зашуршали шубы боярские, застучали посохи, загудели обретающие полный звук речи. В них слышались льстивые слова о всеуспокаивающем, всеутолящем, всеободряющем пиршестве. Юрий вышел на высокое крыльцо, не сопровождаемый никем. Там столкнулся с Семёном Морозовым.

   - Ты что здесь, учитель? Почему один?

Знаток прародителевых жизней понурился, пощипал светлую бородку, глянул исподлобья лазоревыми очами:

   - Не мне кого-либо учить, Юрий Дмитрич. Видал немного, более читал. Вон, старый Всеволож прошёл все колья и сына Ивана так вразумил, что из Нижнего Москву прозревает.

   - Далее, чем Москву, - Смоленск! - поправил князь. - Гонцы у него, как птицы. Нынче мне поведал о взятии Смоленска Витовтом.

   - А мне доверил две вести, - сказал Морозов. - Первая: государь Московский уже в Гороховце. Вторая: Анастасия Смоленская отослана к отцу в Рязань...

Юрий не дал договорить, вскрикнул:

   - Выдумка! Ложь!

Семён Фёдорович обнял его:

   - Пойдём, господин, провожу в отведённый покой. Отдохни от тяжёлого, счастливо исполненного дела.

В просторной спальне было тепло и чисто. Юрий рухнул на постель.

   - Друг мой, скажи им: нейду на пир. Голова болит. Прикажи дать вина. Хочу быть один...

Опорожнив чашу, уснул без снов. Очнулся от постороннего шума. У изголовья стоял брат Василий.

   - Спаси Бог тебя, Гюргий! Всё хорошо!

   - Плохо! - вскочил Юрий. - Анастасию увезли. Ты солгал!

Государь обхватил брата за плечи, заглянул в глаза, покачал укоризненно головой:

   - Ой, скор на приговор! Поразмысли спокойно: Витовт отнял Смоленск у верного своего служебника, так можно ль оставить княжну Смоленскую служить Витовтовой дочери?

5

Тишина после гвалта - рай после ада. Юрий вытянулся на ложе - руки по швам, ноги в струну, голова на подушке. Беззвучно дышат потемневшие брёвна необшитых хоромных стен. Из окна льётся свет. Над постелью медвежья шкура и привешанные к ней крест-накрест топор с мечом. Здешний хозяин Сорокоум Копыто, видать, любит оружие, но не столько боевое, сколько охотничье. Он без кровопролития сдал Торжок московским полкам, наскоро набранным из Коломны, Звенигорода, Дмитрова. Берите, мол, только не безобразничайте. А чуть удалились, радуясь бескровной победе, город взбудоражился, доброхот государев, местный человек именем Максим, оставленный наместником, был убит. Опять восторжествовала сторона новгородская. Ох уж этот Господин Великий, вольнолюбивый, капризный. Век за веком у него то мир, то немирье с князьями, сначала Киевскими, потом Владимирскими, теперь Московскими. Государь-братец хуже татуньки задирается с крикунами-вёчниками. Придрался к их нежеланию иметь митрополита всея Руси судьёй в мирских делах, - того самого Киприана, что перед Тохтамышевым разорением перебежал из Москвы в Тверь. Теперь Киприан сызнова в Белокаменной, ратует за права великого князя Московского. А новгородцы желают по старине: гражданским делам - суд мирской, духовным - митрополичий. Любимцы-советники вроде Ивана Кошки да младшего Всеволожа уговорили объявить войну Новгороду. Хвала Богу, старший Всеволож, Дмитрий Александрович, оставлен наместником в Нижнем, а то бы уж он-то подвигнул молодого единовлаетца послать войско не на Торжок, а на сам Господин Великий. Всё равно не повезло Юрию: старший брат приверстал его к дядюшке Владимиру Храброму возглавить доход. Седовласый герой Донского побоища начал превращаться в карателя. Юрию хотя и приятно с ним, а не легко на сердце. Об Анастасии - ни весточки. Отец её укрылся в Рязани, - ни слуху ни духу. Витовтовна деверя ни разу не приняла, нелюбье меж ними, как меж водой и огнём. Матунька упрекает сына: «Стыдись, Георгий! Голову потерял из-за какой-то княжны». А Василий будто не замечает, что младший брат - туча тучей. Великокняжеское чело зрит лишь распри польско-литовские, козни ордынские да ухищрения новгородские. В гнев вошёл, яко лев рыкающий, получив от свободолюбцев волховских такой каверзный ответ: «Князь Василий! С тобой у нас мир, с Витовтом другой, с немцами третий!» Вот и ешьте мир второй, третий: откусил у новгородцев Торжок, показал им зубы. Только для чего младшего брата гнать во главе похода, коли сам не воин? Или дядюшке Храброму веры нет?

Лёгкий на помине Владимир Андреич без стука взошёл, устало опустился на лавку, свесил седые космы.

   - Лежи, лежи, Юря, отдыхай перед возвратом домой. Путь нелёгкий.

   - Почему тёмен, дядюшка? - спросил князь.

Серпуховской покряхтел:

   - Гонец из Москвы с чёрными вестями.

Племянник сел, рванулся встать, дядя движением руки удержал: - Брат твой младшенький отдал Богу душу.

   - Константин?

   - Иван.

Помолчали. Иван слабенький был, болезненный, ненадолго пережил отца. Воля Божья!

   - Двуродный дед твой, Борис Константинович, скончал жизнь, похоронен в Суздале, - продолжил невесёлые вести дядюшка.

Юрий приложил руку к груди, покрутил головой, как бы стряхивая с себя вину. Не стряхнул: понурился. Владимир Андреевич успокоил:

   - Не казнись! Нижегородский владетель пал жертвой пользы государственной. Пора упразднить уделы, собирать Русь отдельную в крепкое целое. Я понял это и не горюю. Борис не понял.

   - Его племянники, а мои дядья, Василий и Семён Суздальские, тоже не поняли, - досказал себе в оправдание Юрий. - Оба побежали за ярлыками в Орду. Княгиня же Александра, жена Семёна, как слышал, сидит на Москве в оковах.

   - Уже не сидит, - известил Владимир Андреевич. - Мольбами великой княгини Евдокии Дмитриевны выпущена. Поселилась в земле мордовской в местечке Цыбрица, где бусурманин Хазибаба построил церковь Святого Николы.

Юрий перекрестился и облегчённо вздохнул.

   - Самая тяжёлая весть, - поднялся с лавки Владимир Храбрый. - Сентября двадцать пятого на семьдесят восьмом году жития земного отошёл в мир небесный преподобный отец наш Сергий, игумен Радонежский.

   - Боже правый! - вскрикнул Юрий.

   - В минуту разрешения души от тела, - продолжил князь Серпуховской, - благоухание разлилось в келье. Лик Старца сиял светом и чистотой. Святые мощи были преданы земле близ той деревянной церкви, что сам построил.

   - Святые мощи? - переспросил юный князь. - Ты полагаешь, крестивший меня старец - святой?

Дядюшка рассказал:

   - Отбывая в этот поход, я, не помню в который раз, посетил свой серпуховской Высоцкий монастырь. Здесь подвизается ученик Сергия Афанасий. Зашла у нас речь о преподобном, и я узнал, кем был в Троицкой обители игумен для братии: поваром, пекарем, мельником, дровоколом, портным, плотником, короче, трудником, как купленный раб. Ни на час не складывал рук для отдыха. Ещё успевал принимать искавших у него пострижения. Не спускал глаз с каждого пришельца, возводя его на очередную степень иноческого искуса. Ночью дозором ходил мимо келий. Лёгким стуком в окно или дверь стыдил празднословивших. Поутру тихой, кроткой речью вызывал в них раскаяние без досады. Вот таков был старец Сергий.

Оба, прервав разговор, задумались.

Раздались шаги за приотворенной дверью. Юрьев оружничий Асай Карачурин, выкрест из татар, просунул бритую голову, сообщил:

   - Сайгак под седлом, Гюргибек. Поехали...

Каурый двухлеток по кличке Сайгак - недавнее приобретение Юрия, или на Асаевом языке Гюргибека.

   - Идём, - направился к выходу Владимир Серпуховской. - Полки выступили в обратный путь. Время и нам - в дорогу!

Юрий бросил прощальный взор на опочивальню Сорокоума Копыто.

   - Куда мой хозяин запропастился?

Дядюшка молвил многозначительно:

   - Найдёшь, не обрадуешься.

И вышел первым.

Присмиревший Торжок, сухопутная торговая гавань между Новгородом и Суздалыциной, своей скорбной чернотой после недавних дождей напоминал вдову. Обнажённые дерева тоскливо раскачивались в ожидании зимних белых одежд. Юрий уловил речь торопливо прошедших жёнок: