Под небом Новгорода

— Внимание! Зрителям и свидетелям битвы, под угрозой лишиться руки или даже жизни, запрещается производить движения или крики, могущие поддержать или помешать сражающимся.

Оруженосцы принесли большие щиты и палки.

— Выбирай, — сказал Гийом.

Филипп поклонился, взял оружие и большой деревянный щит.

Герольд дал последние распоряжения. Всех, кто находился еще на ристалище, удалили; потом раздался возглас:

— Можете начинать!

Все присутствующие замолчали. Герцог настоял на том, чтобы поединок произошел в отсутствие толпы, обычно жадной до таких сражений.

— Из уважения к мертвым, — сказал Гийом.

Герцог и Филипп бились до вечера, оба забыли, кто они, — и хотели только победить. Гийом первым получил сильный удар в голову. Ослепленный кровью, он обеими руками оперся на щит. Бой остановили на время, которое потребовалось оруженосцу, чтобы вытереть герцогу лицо.

Казалось, силы герцога удвоились, когда он ринулся на Филиппа. Около часа Филипп, неосторожно выронив палку, выдерживал натиск герцога, защищаясь щитом. Наконец ему удалось вновь схватить свое оружие, он испустил боевой клич дружины Великого князя Киевского. Этот клич удивил Гийома; он опустил гарду и тотчас получил мощный удар в грудь и рухнул на грязную землю. Чтобы уклониться от финального удара, герцог перекатился по земле. Ему удалось лишить Филиппа равновесия.

Настал черед Порезанного опереться на щит.

Бой продолжался, но медленнее. Слышалось прерывистое дыхание соперников. От их тел поднимался пар, перемешанный с сильным запахом пота и сладковатым запахом крови. Выпады, смягченные усталостью, становились реже.

Понемногу Гийом стал одерживать верх. Он собрал последние силы и, когда солнце должно было вот-вот уйти за горизонт, заканчивая схватку, нанес решающий удар. С раскроенным лбом, Филипп опустился на землю и больше не шевелился. Но Бастард также дошел до предела. Сделав несколько шагов в сторону побежденного, он упал рядом.

Молодые придворные, оруженосцы бросились к герцогу. Он пришел в себя позже, когда ему влили сквозь зубы несколько капель эликсира. Его первые слова были о побежденном:

— Он умер?

Оливье из Арля, осторожно повернув друга, ответил резко, с залитым слезами лицом:

— Не знаю.

— Позовите моего лекаря! — воскликнул герцог, с трудом поднимаясь на ноги.

— Я здесь, сеньор.

— Займись! Такой храбрый воин не должен умереть. Что за битва! Я давно уже так не забавлялся! Первый раз, дерясь на палках, я нашел соперника под стать мне.

— …которого вы легко победили, сеньор, — сказал один из рыцарей.

— Легко?.. Раболепие помутило твой разум, Жан де Кутанс! Или ты намекаешь на мое происхождение?!

— Конечно, нет! — вскрикнул льстец, покраснев.

Гийом Нормандский склонился над Филиппом.

— Так как, я убил?

— Бог решил иначе, — сказал Филипп, пытаясь встать.

— Не двигайся, пусть мой лекарь посмотрит тебя.

— Зачем, раз я должен умереть?

— Кто тебе говорит о смерти?

— Разве я не побежден? Разве я не обязан расстаться с жизнью?!

— Или рукой!

— Возьмите мою жизнь, вы ее выиграли, но не калечьте.

— Ты забыл, что я твой победитель. И мне решать!

— Из любви к Море — убейте меня!

Схватив раненого за одежду, Гийом резко поставил его на ноги.

— Что ты сказал?.. Откуда ты знаешь Мору?

— Это не имеет значения. Из любви к ней — убейте меня.

— Не раньше, чем ты мне расскажешь!

— Сеньор, отпустите его, он задыхается, — взмолился Оливье.

— Пусть его отнесут в мою палатку.

Некоторое время спустя, освобожденный от грязи и разорванной одежды, умытый, но еще очень слабый, Филипп лежал на походной кровати герцога. Оливье из Арля и Ланселен де Бовэ заканчивали вытирать тело Филиппа, сильно ушибленное во многих местах. Вошел герцог и молча дал себя раздеть. Обнаженный, он забрался в чан, заполненный горячей водой, настоенной на травах, способных залечивать кровоподтеки.

— Оставьте нас.

Все вышли. Герцог и Филипп остались одни. В своей ванне, полузакрыв глаза, Гийом постанывал от удовольствия. Он погрузил голову в воду, чтобы смыть землю и кровь. Когда герцог вынырнул из воды, то встретил взгляд Филиппа. Долгое время они рассматривали друг друга. Герцог попросил:

— Расскажи о себе.

— Мне нечего рассказать, сеньор.

— Ты хочешь умереть?

— Больше, чем когда-либо.

— Тогда скажи, почему ты упомянул имя Моры? Откуда ты знаешь это имя?

— Вы помните свое падение в немецких лесах?

— Ну.

— За вами тогда ухаживала прекрасная девушка, а одна пожилая женщина произнесла это имя в вашем присутствии.

— Откуда знаешь?

— Я был там.

— Ты состоял в свите королевы?

— Можно сказать и так.

— Это не ответ. Ты сказал или слишком много, или слишком мало. Я приказываю рассказать, кто ты.

— Знайте, герцог, вы не мой господин. По своему выбору я служу сеньору де Шонги. Вам принадлежит только моя жизнь. Вы ее выиграли в честном бою. Возьмите ее.

— Если я отниму ее, то совершу преступление, и Бог мне этого не простит. Ты решил сразиться за людей, погибших на войне, поэтому я согласился принять твой вызов. Я знал, что ни с моей стороны, ни со стороны нормандских военачальников не было предательства. Причиной поражения французов стало их легкомыслие.

— Что мне до этого. Из любви к королеве Анне — убейте меня!

— Кто ты?

Филипп закрыл лицо руками. По его раненым щекам текли слезы. Гийом был тронут отчаянием. Он вышел из воды и, мокрый, подошел к несчастному.

— Может, доверишься мне?.. Клянусь на Кресте нашего Господа, никогда не выдам твою тайну.

— Клянетесь ли вы, что ни при каких обстоятельствах не расскажете ей ничего?

— Клянусь.

Тогда Филипп поведал свою историю.

Все время, пока Филипп говорил, Гийом, завернувшись в льняную простыню, оставался молчаливым и бесстрастным. Когда же Филипп замолчал, герцог долго пристально смотрел на него, скрывая глубокое волнение.

Долгий взгляд и затянувшееся молчание привели в смятение Филиппа. Он с трудом приподнялся.

— Вы ничего не говорите… Вы понимаете, что у меня есть причины искать смерти?

— Ты примешь ее, но не от меня.

— После того что я вам рассказал, я больше не могу жить, потому что королева никогда не должна узнать того, что со мной стало.

— Кто ей скажет? Во всяком случае, не я. Или ты забыл о моей клятве?

— Я надеялся, что, узнав о моей к ней любви, вы меня убьете.

— Ты, как и я, любишь королеву чистой любовью, и то, что ты сделал, сделано ради нее. У меня не хватило бы на такое смелости. Ты надеялся отличиться в сражениях, чтобы слух об этом дошел до нее и чтобы она спросила себя: «Кто этот храбрый рыцарь с таким ужасным лицом?» Тебе хотелось еще большего: чтобы блеск твоих подвигов заставил ее забыть уродство твоих черт?

— Я не обрел славы и не был произведен в рыцари…

— Если ты согласен, для меня будет честью ввести тебя в благородный рыцарский орден.

Филипп взглянул на герцога с удивлением.

— Но я не служу вам?!

— Это не имеет значения. Поскольку я рыцарь, то могу торжественно посвятить в рыцари кого хочу.

Глава двадцать третья. Решение Ирины

Генрих был в ужасно плохом настроении. Год 1054-й был худшим в его царствовании. Пользуясь поражением под Мортемером, Бастард вызывающе повел себя по отношению к своему сюзерену. Он построил замок в Бретейе, недалеко от Тийера, и поручил командовать гарнизоном храброму Гийому Фитц-Осерну. За освобождение многочисленных пленных, взятых под Мортемером, он требовал, чтобы за ним было признано право владения завоеванными землями, в том числе владениями Жоффруа Майенского, также находившимися теперь в руках герцога.

Генриху приходилось выслушивать упреки графов и баронов, ставивших ему в вину то, что король поручил французский отряд брату Эду, проявлявшему храбрость, только когда он грабил угодья, торговал церковным достоянием и насиловал девушек. Самым суровым критиком был Рауль де Крепи: он предостерегал короля.