Битва железных канцлеров

анный ко вниманию всей Европы.

Темные небеса Востока озарились молниями...

- Обстоятельства вернули нам полную свободу действий, - провозгласил Горчаков честно. Далее он предупредил мир, что отныне Россия будет строить свою политику исключительно в собственных интересах, и она, убогая и обильная, великая и гордая, более не станет насиловать свои национальные принципы ради исполнения устарелых и отживших обязательств, навязанных русской, дипломатии прежними комбинаторами.

Главная задача - развитие внутренних сил страны.

Но это не значит, что Россия замыкается в себе. Напротив, она готова активно участвовать в политической жизни всего мира, и в первую очередь - в Европе... Телеграфы отстукивали решающий аккорд Горчакова:

Говорят, что Россия сердится.

Нет, Россия не сердится.

Россия сосредоточивается.

Последнюю фразу с французского языка в столицах мира переводили по-разному, и зачастую она звучала с угрозой:

- Россия усиливается... .

Сказав то, что лежало на сердце, он отъехал в деревушку Лямоново, что захилилась средь псковских лесов и кочкарников, забытая и печальная... Ах, боже мой! Вспомнилось, как в пору младости, проездом из Европы, заглянул он в Лямоново, откуда недалече и Михайловское. Горчаков тогда лежал в простуде, Пушкин приехал к нему, они обнялись... Целый день вместе! Он как раз писал "Годунова", читал отрывки. Как давно это было... В памяти остались драгоценные строки:

Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,

Хвала тебе! - фортуны блеск холодной

Не изменил души твоей свободной,

Все тот же ты - для чести и друзей.

Нам разный путь судьбой назначен строгой:

Ступая в жизнь, мы быстро разошлись,

Но невзначай проселочной дорогой

Мы встретились и братски обнялись.

Проселочной дорогой, мимо старых ветел и мужицких гумен, из ворот которых вылетала, кружась, отсеянная полова, ехал Горчаков в деревню Лямоново возвращался в юность... Поля, поля, поля! Бричку дергало на ухабах, бревенчатые мосты забавно тараторили под колесами. Жарко было. Но уже проплывали в воздухе осенние паутины-седины, и, подоткнув подолы, глядели из-под руки русские жницы на пылящую вдоль проселка барскую бричку... Русь! О Русь, Русь.., многострадальная! Кормилица, поилица и воительница наша... На косогорах белели тихие прозрачные церквушки. В скорбной желтизне шелестели упругие овсы. Всплывало уже не пушкинское - тютчевское:

Эти бедные селенья,

Эта скудная природа

Край родной долготерпенья,

Край ты русского народа!

Не поймет и не заметит

Гордый взгляд иноплеменный,

Что сквозит и тайно светит

В наготе твоей смиренной...

Слева - деревня Мордюковка, направо повернешь - село Зыкино, а ему ехать прямо. Вот и завечерело... Встретилась босоногая крестьянка - красивая баба. Стояла она, опустив вдоль чресел могучие руки. Опиралась в землю крепкими загорелыми ногами - нерушима, как монумент, поставленный здесь на века. Рубашка была изодрана, а из-под дранья просвечивала нежная