Вот придет кот

При всем том наблюдается занятное явление. В истовой набожности соревнуются не только монархисты-державники, но убеленные сединой внуки тов. Сталина. Да, представь себе! Очень мило смотрятся над каким-нибудь «красным» митингом портреты Вождя рядом с хоругвями. (Кто там велел взорвать храм Христа Спасителя, не помнишь, случаем?)

Но митинги всё же — занятие, в основном, не для элиты. Гораздо интереснее смотреть, читать и слушать «элитные» откровения на тему державности.

Во-первых, послушав или почитав, испытываешь такой прилив патриотизма, что дальше некуда. То есть дальше — только за топор и круши всех подряд: америкашек, масонов, католиков, дерьмократов, либералов, евреев и вообще всю мировую закулису. Просто берешь в руки топор и с топором — за кулису.

Во-вторых, узнаёшь много нового в части геополитики. Хотя тут нужна осторожность. Например, кое-кто из моих знакомых всё еще не может обрести душевный покой, размышляя о том, европейцы мы или азиаты. Один вот совсем недавно решил порвать с Европой навсегда. Лапти заказал, косоворотку с пояском, сжег к чертям всю свою европейскую одежонку, повесил на стенку выписочку из Федора Михайловича Достоевского:

Обрел себя, казалось бы, человек, успокоился. Вдруг — на тебе! Сел как-то вечерком на кухне с женой, поставил самовар, раздул сапогом, нацедил чайку, взял в руки томик Федора Михайловича, открыл на любимом месте и… И через полчаса — «скорая».

Наткнулся в книжке на строчку, раньше не замеченную:

Для кого-то — ерунда, пропустил бы, словно и не видел. А тут — инфаркт. Жена говорила, последнее, что успел крикнуть: «Масоны!!!»

Вот что такое настоящий патриотизм…

Но есть у нас патриоты, которые, не поддаваясь эмоциям, спокойно и глубоко копают, четко и внятно формулируют. Правда, и у них порой возникают споры.

Послушаешь такой диалог, задумаешься:

— Моя теория, Иван Захарыч, проста и понятна. Дорога у нас одна — евразийство. Посмотрите на эту карту, взгляните на эту полосу, что тянется от западных границ наших до Тихого океана. И гляньте на лоскутную эту Европу.

— Так Европа ж, насколько помню, — до Урала. Досюда вот, помню, досюда…

— Эту чушь европейцы придумали. Европа лишь до России, потом Евразия. Она же — Россия. Точнее, дальше Россия. Она же Евразия.

— Понял, понял… Очень увлекательно, Захар Иваныч. Очень!

— Ну, дык… И никакой пересадки на эту почву так называемой «европейской культуры» быть не может. Только византийское православие и родовое самодержавие. Гармоничный собор взаимно сожительствующих наций, так сказать.

— Да, да… Чистая правда! Взаимно, так сказать… К истокам, так сказать… Византия, Киевская Русь… Ох, славно-то как!

— При чем тут Киевская Русь? Это не государство, а временное недорозумение. И тянется, заметьте, снизу вверх, по меридиану. А надо вдоль, по горизонтали. Вот здесь, по Евразии, главная сила двигалась — сначала скифы с гуннами, потом русичи. А потом — монголы.

— Это которые — иго? Помню, помню…

— Узко мыслите, Иван Захарыч. Не иго, а благо: «Егоже любит Господь, наказует». Не было б ига, не сплотились бы. И, кстати, много чего полезного не позаимствовали бы. А так взяли систему управления и слили воедино с духовностью нашей. Совокупили, я бы сказал… Практика госстроительства — от них, а вера истинная — от Византии. Синтез, понимаете ли… На том державу построили.

— Да, да, да, Захар Иваныч! Держава! Государь Император! Вон, у меня и портрет на стенке висит… А потом эти мерзавцы-большевики всё развалили…

— И снова ошибаетесь, Иван Захарыч, это европейцы развалили. Гниль вся из Европы пришла. А тот же Сталин, он-то как раз державу снова поднял. Хотя системный подход к этническим измерениям геополитической реальности в евразийском духе освоил не до конца.

— Ага, понимаю, понимаю… Значит, Сталин… Понимаю… А как же, значит, Государь?.. Это что ж, значит, их, значит, как бы совокупить надо?.. Что-то я запутался немного, Захар Иваныч…

Одним словом, наблюдаются симптомы некой душевной раздвоенности. Есть подозрения на шизофрению. Диагноз не ясен, но симптомчики налицо.

Не будь я столь предан делу стабилизации, позволил бы себе даже сказать: «на лице». Страшно произнести, на каком.

Вот пример. Есть под Москвой такое место — Бутовский полигон. Там в тридцатых был «спецобъект НКВД», расстреляно больше 20 000 человек. Цифру назвала специальная комиссия в конце восьмидесятых, до того, естественно, тишина, никто ничего не знает. Как обычно.

Еще и в начале девяностых туда никого не допускали — огромный забор, страшный секрет, понимаешь ли. Бережем нервные клетки дорогих россиян. А заодно и мозги бережем от излишнего напряжения.

В девяносто пятом, наконец, сняли охрану, открыли доступ. На одной из могил (братских, разумеется), поставили крест. А не так давно Лидер нации вместе с Патриархом решили посетить Бутово.

Лидер выступил. Сказал и насчет «пустой на поверку идеи», которую «пытались ставить выше человеческой жизни». И насчет того, что 37-й «был хорошо подготовлен предыдущими годами жестокости».

Сказал о том, что были «сосланы, уничтожены, расстреляны десятки тысяч, миллионы человек. Причем, прежде всего люди со своим собственным мнением, которые не боялись его высказывать…» (Интересную деталь отметил, не так ли?)

Много верных слов произнес. Правда, Сталина не упомянул.

Позднее, когда отмечалась годовщина расстрела в Катыни, выступил и там. Сказал, что «десятилетиями циничной ложью пытались замарать правду». Назвал виновником Берию «и других». Главного палача не назвал, но потом всё же выговорил имя.

Вскоре Дума, вполне стабилизированная, приняла заявление «О Катынской трагедии», где черным по белому: «Массовый расстрел польских граждан в Катыни был произведен согласно прямому указанию Сталина и других советских руководителей и является преступлением сталинского режима».

Вроде бы — точка.

Однако нет. Выясняется — запятая…

Спустя два года после визита в Бутово, состоялась очередная встреча Владимира Владимировича с народом. Встреча, я бы сказал, виртуальная — с помощью «ящика». Представители народа, отобранные по такому случаю в разных городах страны, задавали вопросы, стоя перед камерами. Говорили, в основном, о житье-бытье. Владимир Владимирович терпеливо разъяснял, что всё идет неплохо, а будет идти еще лучше.

Но в конце задушевной беседы вдруг прозвучал вопрос об Иосифе Виссарионовиче. Точнее, об отношении Владимира Владимировича к Иосифу Виссарионовичу.

Путин Владимир Владимирович немного задумался, глянул честным, открытым взглядом в камеру (телевизионную) и сказал (дословно), что «эпохе правления Сталина нельзя дать однозначную оценку». А фигуру самого вождя посоветовал «не забрасывать камнями».

Стоп!.. А как же слова о миллионах жертв, сказанные раньше — на Бутовском полигоне?

А как же официально (заметь, официально) признанные досточтимой единороссной Думой «преступления сталинского режима»?

Значит, режим преступный, а отношение к эпохе правления главного преступника неоднозначно?

Что-то, Вася, как-то, Вася, не очень понятно, Вася…

Хорошо, допустим, политика — «тонкий ход». Дабы не раскачивать лодочку, надо уважить и тех, и других.

— Это как? И тех, кто убивал, и тех, кого убивали? А насчет совести как же?

— Ну, вы и вопросики задаете, батенька. В монастырь пора. Неровен час, еще о душе вспомните. Сказано же вам: «По-ли-ти-ка…»

Такая обстановочка складывалась. Не то чтобы Вождя начали прославлять повсюду, но мода потихоньку распространялась. Толстенькие книжечки в ярких обложках с портретом генералиссимуса легли на полочки магазинов. Простой и человечный дяденька с неизменной трубочкой замелькал в сериалах.