Вот придет кот

К боям подготовились основательно. На Рижский вокзал столицы из других городов подвезли отряды наиболее стойких бойцов, разместив их в железном ангаре. Не «Шератон», конечно, полевые условия, но и не отдыхать же призвали — враг у ворот. На войне — как на войне.

Хотя враг, надо сказать, проглядывался неотчетливо. Большого скопления предателей Родины в пределах видимости не наблюдалось. Да и за пределами — тоже.

Дни шли, мороз крепчал, а коварный враг по-прежнему не хотел вылезать из нор.

Поморозив недельку, бойцов отвели колонной на митинг у стен Кремля. Здесь было повеселее — артисты, песни, танцы и хороводы. Кто-то из журналистов, описывая веселье, заметил, впрочем, что и тут не обошлось без речей. Ему, как он писал, особо запомнилась фраза о предателях, «прогибающих свой зад перед Западом».

Я, прочитав репортаж, честно скажу, обзавидовался. «Прогибание зада» — мощный образ. В жизнь не подобрать — талантишка не хватит.

Словом, повоевали, отдохнули, разъехались…

А день выборов тем временем приближался. Страсти накалялись, борьба усиливалась. Но, если помнишь, при суверенной демократии главная, единая (и она же, считай, единственная) партия борется, в основном, сама с собой. Цель борьбы — определить, какой процент «спустить вниз» — в избирательные комиссии, а также какую идеологию придумать. Ибо совсем уж без идеологии нельзя, даже имея хороший лозунг.

С процентом после недолгих споров определились. Было решено проявить скромность и не забирать девяносто. Прикинули, что семидесяти вполне хватит. На том и остановились, сообщив цифру губернаторам и другим лицам, ответственным за подсчет голосов.

Проблема с идеологией тоже, в конце концов, разрешилась. Избирателям было сообщено: «Наша идеология — постепенное и уверенное развитие, постоянное производство и накопление улучшений… В политике — это накопление демократии и доверия к политическим институтам, в первую очередь к выборам».

Накоплением демократии и доверия к выборам занялись сразу же.

Во-первых, подняли барьер для прохождения в Думу с пяти до семи процентов. Таким образом, всякая мелкота автоматически отсевалась, а число мест для главной партии, вызывающей наибольшее доверие (потому что она главная), автоматически увеличивалось.

Во-вторых, чтобы мелкота, объединившись, не смогла всё же пролезть в Думу, было запрещено любым партиям объединяться в блоки. Это, разумеется, тоже повышало доверие к выборам, так как нельзя доверять абы кому, если имеется главная партия.

В-третьих, из бюллетеней убрали графу «против всех» (помнишь, была такая). Этот шаг способствовал накоплению демократии. Графа придумана в «лихие девяностые», чтобы избиратель мог, видишь ли, отказать в доверии всем кандидатам, если никто из них ему не нравится. Но теперь, в период стабильности, такая графа, как ты понимаешь, становилась просто смешной. Как может не нравиться никто, если, по крайней мере, один кандидат — от главной партии — просто не может не нравиться? Это же глупо!

А на тот случай, если кто-то не проникнется доверием и решит вообще не голосовать, был отменен порог явки. Это значит, что теперь достаточно было прийти одному человеку, и выборы можно считать состоявшимися. А уж явку одного избирателя главная партия точно бы обеспечила.

Все эти нормы были прописаны в законе и приняты большинством голосов, которое, слава богу, имелось.

Таким образом, был сделан еще один важный шаг на пути укрепления суверенной демократии.

И вот, наконец, пришел этот день. Граждане страны явились в нужные места и побросали нужные бумажки в нужные урны. Избирательные комиссии, составленные из нужных людей, подсчитали нужный процент для каждой партии. Главная, единая и неделимая получила семьдесят процентов мест в Думе.

Оранжевые шакалы вместе с их покровителями были посрамлены!..

Кроме главной партии немножечко мест было отведено еще трем, не представлявшим угрозы для стабильности. Среди них неизменный Владимир Вольфович, а также коммунисты и еще одна партия, рождение которой ты не застал. Называлась она «Справедливая» и лидером избрала одного из больших начальников. Тот к власти особых претензий не имел, но заявил, что, коли эта власть — в персональном ее воплощении — устанет стоять на одной ноге и опираться лишь на единую и неделимую, он готов предложить свою помощь. То есть коли одна ножка затечет, можно будет опереться на другую.

И все, казалось бы, славно, если б не мелкие пакости, не дающие главной партии спокойно насладиться победой.

Меня всегда удивляло, насколько велика бывает людская неблагодарность. Вот, скажем, тов. Зюганов мог бы тихонько занять отведенное ему место, посадить рядом небольшую группу соратников и на том успокоиться. Так нет, обиделся, что где-то как-то не так посчитали голоса. Заявил, к примеру, что в Мордовии на некоторых участках, по данным официальной комиссий, главная партия получила 104 и даже 109 процентов.

Ну и что? Во-первых, отдельные избиратели в порыве энтузиазма могли голосовать за нее по два-три раза. Во-вторых, общее число голосов сознательных жителей Мордовии, отданных за главную партию, всё же не превысило ста процентов, а составило лишь девяносто три. В то время как, скажем, в Ингушетии она получила девяносто восемь, а в Чечне — девяносто девять.

Все нормально, любовь есть любовь. Из-за чего шум?

Но добро бы шумели только проигравшие, так ведь стали возникать и все эти наблюдатели, которых милостиво допустили поглядеть, как люди опускают бумажки. Поглядели бы тихо-мирно и разошлись. Нет, полезли выяснять что и как, а после и вообще озверели, состряпали длиннющий пасквиль:

Вот она — неблагодарность людская!

Слава богу, хоть шакалы не вышли на улицу. Зато покровители не отмолчались, хотя, казалось бы, европейцы. Ведь пригласили, допустили, как порядочных, дали чуточку понаблюдать. И вот результат, вот бумаженция:

Ну скажи, разве можно после этого сохранить веру в человечество?..

Всё, заканчиваю. Устал ты, поди, уже от этих выборных баек и от моего трепа. Я сам, честно говоря, слегка притомился.

Знаешь, трепаться хорошо, наблюдая за всем на приличном расстоянии — откуда-нибудь со стороны. Вблизи оно как-то тоскливо смотрится. Тут же не треп, а жизнь.

Я вот пишу тебе сейчас об этих «встречах вождя с народом», об этих «стихийных митингах» с добротно выписанными плакатами, с одинаковыми курточками, флажками, портретиками и вспоминаю, что вся наша с тобой жизнь — та, которую ты застал, — прошла под чьими-то портретами. Тут и Никитушка-кукурузник, чей светлый лик в техникуме заставляли таскать на демонстрациях, и Леня — «Ильич номер два», портрет которого уже не таскал — в армии чуть поумнел. Но, как выяснилось, не настолько, чтобы не полезть на кособокую баррикаду из ржавых труб, ящиков и досок, над которой висел портрет Ельцина, вырезанный из журнала «Огонек».

Портреты, плакаты, постеры…

Кто-то (вроде бы Набоков) однажды сказал, что нормальная страна — это такая страна, где портрет главы государства не превышает размеров почтовой марки. Но вот сколько уж лет прошло, а опять не выходит.

Мне всё хочется понять: эта извечная персонификация власти, она в башке — потому, как ничего другого не знаем, или сознательно воспроизводится каждый раз — потому, что так удобнее править? Хотя вопрос, конечно, дурацкий. Если в башке, то, значит, в любой — и в той, которой правят, и в той, которая правит. Консенсус, знаете ли. Жизнь в ожидании чуда: «Вот придет кот».