Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

Иоанн снова прервал его речь.

- Лука, отравлено мое тело, но не ум. Я понимаю, кто способен на такое дело, а кто нет.

Лука молчал, всем видом олицетворяя праведное негодование – на которое император не обращал больше никакого внимания.

После долгого молчания василевс спросил:

- Где этот мальчик?

- В тюрьме, мой василевс.

Лука замешкался перед ответом, но ненадолго: он знал, что его положение при императоре непоколебимо.

- Я желаю видеть его, - сказал Иоанн. – Пусть его освободят и приведут ко мне.

- Императору нужен отдых, - сказал постельничий.

Он опять позволил себе мягко возмутиться, но непокорство тут же соединил с почтительностью и готовностью исполнить приказание, как только будет возможно.

- Здоровье моего василевса бесценно для империи. Пусть император подкрепит себя сном, а когда он проснется, мальчишка будет здесь.

Иоанн долго молчал, теперь похожий на восковую куклу – или мумию. Казалось, недавнее усилие истощило его силы окончательно.

- Хорошо, - наконец сказал он. – Но пусть мальчика освободят из тюрьмы теперь же. Когда я проснусь, я желаю видеть его… Ты слышал меня, Лука?

- Да, божественный.

Иоанн слабо улыбнулся. Потом он простерся на кровати и затих.

Постельничий несколько мгновений наблюдал его – потом тихо поднялся и вышел, двигаясь очень быстро, но так же бесшумно.

Пока василевс будет спать, он успеет многое.

Микитка спал, зарывшись в солому, - ему было холодно, голодно, все тело болело, а страх истощил его силы окончательно. Это и сделало русского раба наконец безразличным, словно он при жизни поднялся выше своего бытия.

Он проснулся, когда загремел замок. Евнух встрепенулся и вскочил, как будто откуда-то получив силу. С замком возился эскувит; а рядом со стражником, в стороне, при слабом свете лампы виднелась женская фигура…

- Это ты? – пробормотал Микитка.

- Да, я, - ответила Феофано. Она выступила из мрака и улыбнулась, сверкнув подведенными глазами. – Выходи.

* Такой способ тайнописи (симпатические чернила) применялся еще в античности.

========== Глава 17 ==========

- А если я откажусь идти? – спросил русский раб.

Феофано на миг замерла – ну точь-в-точь змея перед броском. Микитка однажды видел такую в руках служителей императорского зверинца.

- Откажешься? – повторила греческая госпожа. Потом шагнула к отроку. – Тебя казнят, и твою мать тоже!

- Все… все лучше, чем служить вам. И я не могу тебе верить, - пробормотал Микитка. Но голос его затихал, и он потупился к концу фразы, потеряв остатки уверенности в своей правде.

Феофано посмотрела на эскувита, улыбаясь.

- Вытащи этого глупого мальчишку за шиворот, если он не хочет идти своими ногами.

- Я сам пойду!..

Микитка распрямился, точно его ударили. Расправил плечи и шагнул из камеры, стараясь ничем не показывать, как у него болит тело. Но Феофано увидела следы от побоев и свела брови; впрочем, она не сказала ни слова, и никто из троих не шумел, сейчас вполне понимая друг друга. Они направились прочь.

Микитка порою пошатывался и постанывал сквозь зубы, как ни крепился; и стражник, следовавший за Феофано вместе с евнухом, время от времени поддерживал его под локоть.

Они направлялись в сторону, противоположную той, откуда Микитку притащили в подземелье, - и иногда пленнику казалось, что лампа Феофано освещает другие человеческие фигуры, скорчившиеся за решетками камер; но он молчал. Думать он сейчас почти не мог, только идти.

Троица поднялась по лестнице и вышла через дверь-арку в пустой коридор. Там Феофано остановилась, обернувшись к своим спутникам.

Ее смуглое лицо было сурово и вдохновенно, точно у пророчицы, а не убийцы.

- Теперь во дворце неразбериха, - сказала она. – Все заняты императором; мы сможем выйти. Ты, Марк…

- Сейчас, госпожа.

Воин слегка поклонился и быстрыми шагами удалился по коридору. Феофано провожала его взглядом, положив руку Микитке на плечо. Тот невольно задрожал – сразу от отвращения к этой женщине и влечения к ней.

- А ты не боишься, что Марк тебя предаст, как вы все делаете? – спросил евнух.

Феофано одной рукой с силою схватила его за подбородок и повернула его лицо: при виде ее страшных глаз слова замерли у Микитки в горле.

- Ты ничего не понимаешь, - сказала она.

Оттолкнула мальчика от себя.

– Что вообще может быть понятно тавроскифу?

Феофано, впрочем, беспокойно смотрела вслед стражнику – несколько раз переступила с ноги на ногу, потом закусила губу. Она побледнела, только глаза сверкали ярко, страшно.

Но Марк вернулся; он почти бежал, стараясь только не греметь своей броней и тяжкой обувью. В руках у него был какой-то темный сверток, который он бросил в руки растерянному Микитке.

- Это плащ, прикройся, - сказал эскувит, тяжело дыша. Микитка без вопросов надел темный грубый плащ, упавший до пят; Феофано, поставив свою лампу, помогла юноше застегнуть плащ на плече и надвинуть на лоб капюшон. Вот так: теперь ни лица, ни ссадин не видно.

- Лошади готовы, госпожа, - сказал эскувит предводительнице. Феофано кивнула.

- Прекрасно, Марк. Идем.

Все трое быстро направились к выходу, которым Микитка ни разу не покидал дворец. У высоких двойных дверей, конечно, стояли два этериота; но сами двери были открыты. Микитка давно заметил, что внутренние покои дворца охраняются и запираются куда лучше, чем наружные двери: через них постоянно входили и выходили посетители.

Этериоты обменялись несколькими словами с Марком, потом отсалютовали копьями ему и Феофано и дали беглецам дорогу. Микитка ждал этого; но едва совладал со своим удивлением. И едва удержался, чтобы не откинуть капюшон, под которым было плохо видно.

Стражник опять взял его под руку, когда они вышли, потому что Микитку подводили ноги. Пленник ощутил на мокром от пота, грязном лице ветер свободы. Вокруг чернелись деревья, стены; на стенах Микитке бросились в глаза блестящие в свете луны брони и копья стражников, при виде которых он сразу ощутил желание припасть к земле и закрыть голову руками. Но караульные не обращали на них никакого внимания.

Тут Микитка уловил движение сбоку и чуть не шарахнулся; но это подходил слуга, союзник. Он переговорил с Феофано, показал куда-то в сторону, и она кивнула. Микитка увидел лошадей, стоявших опустив шею у коновязи.

- Сильно избит, - с беспокойством сказал Марк Феофано. – Как ты увезешь его?

- Справлюсь, - ответила греческая госпожа.

“И я не умею сидеть на лошади”, - подумал юный евнух.

Но это умение ему и не потребовалось. Своей лошади ему никто и не предлагал – Микитка подсчитал, что лошадей всего две, но почему-то не думал, что выйдет так, как вышло. Евнух понял, чего от него хотят, увидев, что Феофано оказалась в седле и склонилась к нему сверху, протягивая руку.

- Иди ко мне, - сказала она.

Микитка подслеповато, с ужасом и стыдом смотрел на гречанку – задрав голову, мучительно напрягая шею.

Феофано ждала повиновения, улыбаясь сверху из-под своего капюшона. Юный евнух даже не заметил, когда гречанку покрыл такой же темный плащ, как у него самого.

Феофано пригласила его садиться жестом, потом хотела подтянуть к себе; Микитка качнул головой и шагнул назад.

- Вот варвареныш! – свирепо воскликнул тут Марк, верною тенью ждавший сзади. – Садись, кому говорят!

Стражник схватил его своими ручищами и подсадил в седло к Феофано. Микитка мимолетно изумился, как такие могучие мужчины слушаются женщину. Но изумляться и размышлять ему не дали: Феофано схватила его поперек живота рукой, крепкой и гибкой, как канат, и ударила пятками лошадь. Когда Микитку встряхнуло, он вскрикнул от боли и испуга; потом стало не до страха, только бы не упасть. На коне болтало так, что он дивился, как Феофано удерживает его.