Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

Сзади донесся топот копыт второго коня: Микитка понял, что Марк поскакал за ними. Спустя немного времени стражник поравнялся со своей госпожой, и дальше заговорщики поскакали бок о бок. Затененный Царьград приоткрывал им свой ночной лик, еще более зловещий, чем дневной.

Лука спустился в подземелье, сопровождаемый несколькими стражниками. Он подошел к темнице, где еще недавно сидел беспомощный русский раб. Не доходя нескольких шагов, постельничий остановился.

Уже отсюда было видно, что клетка пуста - добыча ускользнула.

Факелы в руках могучих помощников старшего евнуха горели ярко, и озаряли звериную ярость, исказившую неприметное безбородое лицо.

- Проклятые тавроскифы! – вскрикнул постельничий, хватая себя за коротко стриженные волосы. – “В числе этериотов есть русские люди… Храбрые и верные”, - передразнил он великого василевса. – Он еще не такого дождется!

Лука махнул рукой воинам и быстро направился прочь. По пути он обдумывал сразу несколько вещей, подобно Цезарю. Как тяжек труд первого слуги священного престола!

Микитку спустили с лошади под белой стеной какого-то дома. Именно спустили – сам он слезть не мог. Марк потряс его, чтобы привести в чувство.

- Благодарю, - сказала Феофано, когда Марк подал свою крепкую руку и ей. Гречанка спешилась и осмотрелась, откинув с лица волосы, – ее капюшон давно уже снесло ветром. – Ну, и где…

- Укрылись, должно быть, - благоразумно предположил Марк. Это было благоразумно, о ком бы ни шла речь, как понял Микитка, - последнее дело оставаться в Константинополе ночью посреди улицы.

Особенно сейчас… Микитка услышал о покушении на василевса мало – но достаточно, чтобы вообразить, какая смута начнется в Городе, когда греки ополчатся на итальянцев, которых подставила под удар Феофано. А ведь у итальянцев мать!..

Микитка понял, каким дураком был, когда упрямился. Он с ужасом и надеждой посмотрел на свою покровительницу. Феофано улыбнулась.

- Сейчас, мальчик. Сейчас ты ее увидишь.

Микитка молитвенно сложил руки, не смея надеяться. Он увидел, что Марк опять куда-то делся, - неужели же ушел… Святители…

Послышался топот: возвращался Марк. А с ним еще целый отряд вооруженных воинов. А среди них…

- Матушка! – крикнул Микитка во весь голос.

Он тут же ужаснулся своего крика, устыдился своего позора; но Феофано не успела зажать ему рот и удержать, его чувство было быстрее ее воли. Евнух бросился к своей матери, и она прижала его к груди. У нее были такие же сильные руки, как у Феофано, а пахло от нее дурно.

Как будто ее держали в черном теле - еще хуже, чем Микитку, который на службе у императора ромеев спал и ел по-солдатски, но соблюдал чистоту, как и все русские люди, и его греческие господа, очень заботившиеся об опрятности.

Не то что итальянцы…

- Господи… Микитушка!

Мать отстранила его от себя, чтобы посмотреть в глаза; и он увидел, как она спала с лица, и в голове прибавилось седины, особенно заметной в темноте, – сейчас голова Евдокии Хрисанфовны была непокрыта. Но это была его мать, и в груди у Микитки словно засияло солнце. Он был бесконечно счастлив в этот миг, как и она.

- Идемте, идемте, - поторопила их Феофано. – Быстрее!

Мать с сыном пошли, держась за руки, куда их гнали, и греческие воины окружили русских пленников, скрывая от всех. Феофано шла впереди.

Микитка увидел большую крытую повозку. Дверь сбоку была отворена; Феофано указала им внутрь.

Он посмотрел на мать – та кивнула. Мать взобралась в повозку первая, ступив на подножку и скрывшись в темноте. Впрочем, Микитка различил, что в повозке горит светильник, подвешенный к потолку.

Тут юный евнух вскрикнул от чужого грубого прикосновения: его подсадил в повозку Марк, схватив подмышки и проворчав, что он “опять копается”. А Микитка вдруг почувствовал вину перед этими людьми, своими похитителями и поработителями: за то, что мешает им в их великих делах, уже в который раз.

Микитка сел на подушки, раскиданные по устланному ковром полу этой царской повозки, и посмотрел на мать. Мать сидела у оконца и смотрела на него. Евдокия Хрисанфовна не могла наглядеться на своего сына – но, наверное, понимала его хозяев и своих лучше, чем Микитка.

- Матушка… - сказал Микитка: вдруг его озарило. – Гречины… Второе твое письмо подделали!

- Я знаю, сынок, - спокойно ответила Евдокия Хрисанфовна.

Если его подделали, соображал Микитка, она и не должна была знать о втором письме… Но она знала. Русский раб улыбнулся матери, и она улыбнулась в ответ.

Тут они поняли, что все еще стоят, - и только Микитка удивился, даже испугался, как дверь в повозку отворилась снова и к ним вошла Феофано.

- Ну, все… Пока все! – сказала гречанка.

Она упала на подушки у окна напротив Евдокии Хрисанфовны и крикнула, отодвинув шелковую занавеску:

- Трогай!

И они помчались вперед, прочь из Константинополя, спасаясь из пламени, которое вот-вот охватит его.

Феодора сидела в саду, куда вынесли ее готовую статую, - точно одинокая жрица себя самой. Она не могла ни о чем думать. Как только она начинала, мысли и чувства разрывали ее на части.

Олимп оказался слишком хорошим учителем – может быть, лучше, чем сам об этом подозревал.

Феодора привстала с кресла, когда услышала быстрые шаги. Это был Олимп, прекрасный скульптор и ее друг. Славянка прижала руки к груди.

- Ну, что, Олимп? Вести?

- Госпожа, тебе письмо от господина, - сказал Олимп, который едва скрывал волнение. – Вот, возьми!

Он подал ей свиток, который Феодора схватила с жадностью. – А еще? – требовательно спросила московитка.

Олимп крепко взял ее за руку.

- Еще он велел передать тебе, что скоро приедет сам.

Ромей и славянка долго смотрели друг другу в глаза.

========== Глава 18 ==========

Евдокия Хрисанфовна скоро задремала – наверное, была очень измучена. Или просто нечасто сидела так мягко, сидела праздно. Феофано, увидев, что московитка спит, тихо поднялась и пересела к Микитке.

- Покажи, - шепотом приказала она.

Микитка понял и неохотно распахнул плащ.

Он терпел, пока быстрые пальцы Феофано пробегали по его телу. Чего еще ему осталось стыдиться – что может быть хуже того, чем он уже стал?

Потом Феофано позволила пленнику запахнуть одежду и окликнула его по имени. Он поднял голову – гречанка смотрела пристально и недобро.

- Если будешь вести себя как вол, волом и останешься, - сказала она. Потом прибавила:

- Сотри уныние с лица и не показывай матери этих следов! Я тебя подлечу сама, когда мы остановимся. Ничего страшного тебе не сделали.

Микитка долго молчал. Потом прошептал в ответ – губы его кривились:

- Так ты боишься, что она поймет…

- Поймет когда-нибудь, но сейчас не время терзать ее, - ответила гречанка. – Ты понял?

Микитка кивнул, пряча взгляд.

Потом Феофано вдруг наклонилась, пошарила среди пожитков, сваленных в повозке, и достала какой-то узел. Развязала его.

- Поешь. Потом предложи матери, - приказала она, давая пленнику белый хлеб. – А вот здесь вино.

Феофано открепила от пояса флягу.

Микитка отламывал куски и ел жадно: он забыл, что у него живот прилип к спине от голода. Спохватился, когда от лепешки осталась половина. Потом Микитка приложился к фляге и сделал несколько глотков.

- Спасибо, - сказал пленник: он только сейчас вспомнил это слово. Феофано улыбнулась.

- Ты знаешь, чем свободный человек отличается от раба? – спросила она. Микитка покачал головой, внимательно глядя на нее. Феофано положила руку евнуху на колено.

- Тот, кто свободен… отвечает, - медленно проговорила благородная госпожа.

Похлопала юношу по колену и, еще раз улыбнувшись ему, пересела под свое окно.