Иван Сусанин

Царь поднялся с ложа, продолжал с воодушевлением:

— Книжники, грамотеи, ученые мужи зело надобны Руси. Друкарей [90] из-за моря позову. Заведу на Москве Печатный двор, книги станем ладить. И чтоб писаны были не иноземным, а славянским письмом. Ныне неверных и богохульных писаний развелось великое множество. Всяк писец-невежда отсебятину в право возводит. Законы Божии, деяния апостолов читаются разно, в службах неурядица. Довольно блудословия! Я дам народу единый Закон Божий, единую службу церковную и единого самодержавного царя. В единстве — сила!

Иван Васильевич говорил долго и увлеченно, а когда, наконец, замолчал, горящий взор его остановился на лице Годунова.

— Станешь ли в сих делах помогать мне, Дмитрий? Погодь, не спеши с ответом. Дело то тяжкое. Боярству поперек горла новины. Злобятся, псы непокорные! Через кровь и смерть к новой Руси надлежит прорубаться. Горазд ли ты на оное, Дмитрий? Не дрогнешь ли? Не прельстит ли тебя дьявол к руке брата моего, доброхота боярского Владимира Старицкого?

— Я буду верен тебе, великий государь, — выдерживая пронзительный взгляд царя, твердо молвил Дмитрий.

— Добро. Отныне будешь при мне.

Вскоре, в одночасье, преставился глава Постельного приказа Василий Наумов. Многие царедворцы чаяли попасть на его место, но Иван Васильевич не спешил с назначением: Постельный приказ — личное ведомство, домашняя канцелярия государя. Постельничий ведал не только «царской постелью», но и многочисленными дворцовыми мастерскими: распоряжался он и казной приказа.

Да если бы только эти дела! Постельничий отвечал за безопасность государя и всей его семьи, оберегая от дурного глаза, хворей и недругов. Приходилось самолично отбирать для дворца рынд и жильцов, спальников и стряпчих, сторожей и истопников. Являясь начальником внутренней дворцовой стражи, постельничий каждый вечер обходил караулы.

В те дни, когда государь почивал один, без царицы, постельничий укладывался спать в государевом покое. Была в его руках, для скорых и тайных государевых дел, и царская печать.

Близок был к государю постельничий! Теплое место для царедворцев. То-то бы встать во главе домашнего царского приказа.

Выбор государя неожиданно пал на Годунова. Высоко взлетел Дмитрий Иванович!

Глава 16

КРОВАВЫЙ НАБЕГ

Едва над Москвой заря занялась, а уж опричники одвуконь. Малюта Скуратов, рыжебородый, приземистый, оглядев сотню, молвил:

— Ехать далече, под Ярославль. Надлежит нам, верным царевым псам, змеиное гнездо порушить.

Бычья шея, тяжелый прищуренный взгляд из-под нависших клочковатых бровей, хриплый, неторопкий голос:

— Мчать нам денно и нощно… Все ли во здравии?

Взгляд начальника Сыскного приказа, Григория Лукьяновича Скуратова-Бельского, вперился в Бориса: впервой юному цареву рынде быть в далеком походе.

— Во здравии, — отозвался Борис.

— Во здравии! — хором откликнулась сотня.

— Гойда! — рыкнул Малюта.

Сотня помчала «выметать крамолу»…

Вихрем влетели в Курбу. Завидев всадников с метлами и собачьими головами у седла, мужики всполошено закричали:

— Кромешники! [91]

— Спасайтесь, православные!

Но спасения не было. Опричники, настигая, рубили саблями и пронзали копьями.

Крики, стоны, кровь!

Борису стало худо. Сполз с коня, пошатываясь, побрел к ближней избе.

— Чего ж ты, рында?.. Никак, и сабли не вынул, — боднул его колючим взглядом Малюта.

Борис, привалившись к стене, молчал, руки его тряслись.

— Да ты, вижу, в портки наклал. Эк, рожу-то перевернуло, — зло и грубо произнес Малюта. — Аль крамольников пожалел? Негоже, рында. А не царь ли сказывал: «Искоренить крамольное гнездо!».

(Иван Грозный до самой смерти не мог простить предательства Андрея Курбского, и, если до введения опричнины, он раздал вотчину опального князя худородным дворянам, то «крамола» Котыгина с бывших земель Курбского, в лютое время опричнины, привела царя в необычайную ярость, чем и воспользовались «кромешники», ведая, что Иван Грозный простит им любое изуверство).

Опричники приволокли к избе связанного мужика в разодранной рубахе. Мужик большой, крутоплечий, в пеньковых лаптях на босу ногу.

— Этот, Григорь Лукьяныч, опричника убил. Орясиной шмякнул.

— И поделом ему, прелюбодею. Он мою дочку сраму предал, паскудник! — дерзко произнес мужик.

— Тэ-эк, — недобро протянул Малюта и перевел взгляд на Бориса. — Не его ли пожалел, рында? А он, вишь ли, цареву слугу порешил. Крепко же в земле Курбского людишки на государя науськаны. Все тут крамольники!

Малюта шагнул к мужику, ткнул окровавленным концом сабли в живот.

— Как же ты посмел, смерд, на царева опричника руку поднять?

— И поднял! — яро огрызнулся мужик. — Будь моя воля — и тебя бы, кат, порешил!

Мужик харкнул Малюте в лицо.

— Пес!

Малюта широко и мощно взмахнул саблей. Кудлатая голова мужика скатилась в бурьян.

Борис Годунов побледнел, закрыл глаза, его начало мутить.

— Нет, ты зри, зри, рында! Привыкай царевых врагов кромсать.

Малюта выхватил голову из бурьяна и поднес ее к лицу Бориса.

— Зри!

Прямо перед Борисом оказались застывшие, широко распахнутые глаза. У него перехватило дыхание, и он, покрываясь потом, отвернулся и побежал за угол избы.

Малюта сплюнул.

— Слаб рында.

Глава 17

МОЛОДОЙ БАРИН

Еще издали Слота и Иванка увидели черные, густые дымы пожарищ.

— А ведь то наше село горит! — встревожено произнес Слота и огрел лошадь вожжами.

— Барские хоромы!.. Да и избы, Слота.

На душе мужиков стало смятенно: в избах оставались их семьи.

— Гони, Слота!

Подъезжая к Курбе, мужики увидели, что полыхают пять крестьянских изб и хоромы Нила Котыгина.

Лицо Слоты и вовсе помрачнело: горела и его добротная изба на высоком подклете. Он соскочил с подводы и изо всей прыти ринулся к селу. За ним припустил и Иванка, хотя уже заметил, что его дом остался в сохранности.

Опричники допрежь разорили имение, а затем, пустив «красного петуха» на терем Котыгина, кинули огненные факелы и на кровлю Слоты, подумав, что это изба приказчика; походя, не пощадили они и некоторые другие крестьянские избы.

«Изведя крамолу», опричники поскакали к Москве, оставив Бориса Годунова с десятком оружных людей, выделенных Малютой из своей сотни. Перед отбытием глава Сыскного приказа молвил:

— Царь указал приписать сию землю к твоей вотчине. Занеси оставшихся мужиков в книжицу, укажи им барщину и оброки, назначь смердам нового приказчика (Пинай был зарублен) и возвращайся в Москву.

— Но мне понадобится старая книжица, а хоромы полыхают, — растерялся юный Борис.

— Зело мало опытен ты, рында. Порядную книжицу никогда не жгут.

Малюта кивнул одному из опричников, и тот протянул Годунову замусоленную книжицу.

— Владей, рында! — Малюта стеганул плеткой коня и гулко воскликнул:

— Гойда!

— А где ж мне пока жить? — крикнул вслед Годунов.

Но Малюта уже не слышал.

— Да ты не переживай, Борис Федорович, — подъехал к Годунову один их молодых опричников. — Пока мужики не сбежались, отъедем к реке да коней напоим. А без пристанища не останемся. У местного батюшки изба просторная.

— Поехали к реке, — охотно согласился Борис. Ему не хотелось слышать крики мужиков и надрывные плачи женщин. Надо переждать, пока смерды не угомонятся…

Иванка вбежал в свою избу, но ни Сусанны, ни Настены дома не оказалось. Он уже успел заметить двух зарубленных мужиков, и на сердце его потяжелело. Что же произошло, Господи?! Где мать и Настена?

Иванка поторопился к избе тестя, коя уже догорала. Вокруг галдели мужики, растаскивали баграми оставшиеся в целости нижние бревна, а удрученный Слота сновал вокруг пожарища и так же, как зять, горестно раздумывал о своей многочисленной семье.