Марусина заимка

     У меня мелькнуло вдруг смутное соображение.

     -- Не  знаю, -- ответил я, -- насколько могут способствовать  раскрытию дела те  сведения,  какие  я  могу  доставить. Но я рад бы  был, если б  они оказались полезны.

     -- Превосходно!  Подобная  готовность  делает  вам  честь,  милостивый государь. Позвольте узнать, с кем имею удовольствие?..

     Я назвался.

     -- Афанасий Иванович Проскуров, -- отрекомендовался  он в свою очередь. -- Вы вот изъявили  сейчас  готовность  содействовать правосудию.  Так  вот, видите  ли,  чтоб уже  не  делать  дело вполовину,  не  согласитесь  ли  вы, милостивый  государь --  одним словом... ехать теперь  же со  мною?  Василий Иванович захохотал.

     -- Н-ну, уж это... я вам скажу... Это чорт знает что  такое! Да вы что, арестовать его, что ли, намерены?

     Проскуров быстро и как будто сконфуженно схватил мою руку.

     --  Не  думайте,  пожалуйста,  -- заговорил он. --  Помилуйте, какие же основания?..

     Я поспешил его  успокоить, что  мне вовсе не приходило  в голову ничего подобного.

     -- Да и Василий Иванович, конечно, шутит, -- добавил я.

     -- Я рад,  что вы меня понимаете. Мне время дорого! Тут  всего, знаете ли, два перегона. Дорогой вы мне сообщите, что вам  известно. Да, кстати же, я без письмоводителя.

     Я не имел причины отказаться,

     -- Напротив, -- сказал я Проскурову, --  я  сам хотел просить вас взять меня с собою, так как меня лично крайне интересует это дело.

     Передо мной, точно живой, встал образ "убивца", с  угрюмыми чертами, со страдальческою складкой между бровей, с  затаенною думой в глазах. "Скликает воронья на  мою  головушку, проклятый!"  --  вспомнилось  мне его  тоскливое предчувствие.  Сердце  у меня сжалось. Теперь это  воронье кружилось над его угасшими очами в темном логу, и прежде уже омрачившем его чистую жизнь своею зловещею тенью.

     -- Эге-ге! -- закричал вдруг Василий Иванович, внимательно  вглядываясь в окно. -- Афанасий Иванович, не можете ли сказать, кто это едет вон там под самым лесом?

     Проскуров только взглянул в окно и тотчас же кинулся к выходу.

     --  Поскорей,  ради бога, -- кинул  он  мне на  ходу,  хватая со  стола фуражку.

     Я  тоже наскоро собрался  и вышел. В  ту же  минуту  к ступеням крыльца подкатила ретивая тройка.

     Взглянув в сторону леса,  я увидел вдали быстро приближавшуюся повозку. Седок  привставал  иногда  и  что-то  делал  над  спиной  ямщика;  виднелись подымаемые  и опускаемые руки. Косвенные лучи вечернего солнца  переливались слабыми искорками в пуговицах и погонах.

     Проскуров расплачивался с привезшим его  ямщиком. Парень  осклабился  с довольным видом.

     -- Много довольны, ваше благородие...

     -- Сказал товарищу, вот ему? -- ткнул Проскуров в нового ямщика.

     -- Знаем, -- ответил тот.

     -- Ну, смотри, -- сказал следователь, усаживаясь в повозку. -- Приедешь в  полтора часа, --  получишь рубль, а минутой -- понимаешь? -- одной только минутой позже...

     Тут лошади  подхватили с места,  и  Проскуров  поперхнулся, не докончив начатой фразы.

    VI. Евсеич

     До  Б. было верст двадцать.  Проскуров сначала все посматривал на часы, сличая расстояние,  и по временам  тревожно озирался  назад. Убедившись, что тройка мчится лихо и погони сзади не видно, он обратился ко мне:

     --  Ну-с, милостивый государь, что же собственно  вам известно по этому делу?

     Я  рассказал о своем  приключении  в  логу,  о предчувствии  ямщика, об угрозе,  которую  послал ему один  из  грабителей,  как мне  казалось, -- -- купец. Проскуров не проронил ни одного слова.

     -- Д-да,  --  сказал он,  когда я кончил.  -- Все это  будет иметь свое значение. Ну-с, а помните ли вы лица этих людей?

     --  Да, за исключением разве купца.  Проскуров бросил  на меня  взгляд, исполненный глубокой укоризны.

     -- Ах,  боже  мой!  --  воскликнул  он,  и в тоне его слышалась  горечь разочарования.  --  Гм...  Конечно, вы не  виноваты, но  его-то  именно  вам следовало  заметить.  Жаль, очень жаль...  Ну, да  все  же  он  не  избегнет правосудия.

     Менее чем в  полтора  часа мы были уже на стане. Распорядившись,  чтобы поскорей запрягали, Проскуров приказал позвать к себе сотского.

     Тотчас  же  явился  мужичок  небольшого  роста,  с  жидкой  бородкой  и плутоватыми  глазами.   Выражение   лица   представляло  характерную   смесь добродушия и  лукавства, но в общем впечатление от этой фигуры было приятное и располагало  в  пользу  ее  обладателя.  Худой зипунишко  и вообще рваная, убогая   одежонка  не  обличали  особенного  достатка.  Войдя  в   избу,  он поклонился, потом выглянул за дверь, как бы  желая  убедиться, что  никто не подслушивает, и затем подошел ближе. Казалось, в сообществе с Проскуровым он чувствовал себя не совсем ловко и даже как будто в опасности.

     -- Здравствуй, здравствуй, Евсеич,  -- сказал  чиновник радушно. -- Ну, что? Птица-то у нас не улетела?

     -- Пошто улетит? -- сказал Евсеич, переминаясь. -- Сторожим тоже.

     -- Пробовал ты с ним заговаривать?.. Что говорит?

     -- Пробовал-то пробова-ал, да,  вишь, он  разговаривать-то  не  больно охоч.  Перво  я к нему было добром,  а  опосля,  признаться,  постращал-таки маленько! "Что, мол, такой-сякой, лежишь ровно статуй? Знаешь, мол, кто я по здешнему месту?"  -- "А кто?" --  спрашивает. --  "Да начальство,  мол,  вот кто... сотский!" -- "Этаких, говорит, начальствов мы по морде бивали..." Что ты с ним поделаешь? Отчаянный!.. Известно, жиган!

     -- Ну хорошо,  хорошо!  -- перебил нетерпеливо Проскуров. --  Сторожите хорошенько. Я скоро вернусь.

     -- Не  убегет.  Да  ен, ваше  благородие, -- надо  правду  говорить, -- смирной... Кою  пору  все только лежит да в потолок смотрит. Дрыхнет ли, так ли отлеживается,  --  шут его знает... Раз  только и вставал-то:  поесть бы, сказывает,  охота.  Покормил  я его  маленько, попросил он  еще  табачку  на цыгарку да опять и залег.

     --  Ну и отлично, братец. Я на  тебя  надеюсь.  Если  приедет фельдшер, посылай на место.

     -- Будьте благонадежны. А что я хотел спросить, ваше благородие...

     Евсеич опять подошел к двери и выглянул в сени.

     -- Ну, что еще? -- спросил Проскуров, направлявшийся было к выходу.

     -- Да, значит, теперича  так  мы мекаем, --  начал  Евсеич,  политично переминаясь и искоса посматривая на меня,  -- теперича  ежели мужикам на них налегнуть, так в самую бы пору... Миром, значит, или бы сказать: скопом.

     --  Ну? -- сказал  Проскуров и нагнул голову, чтобы лучше  вслушаться в бессвязное объяснение мужика.

     -- Да как  же, ваше  благородие, сами  судите!  Терпеть не можно стало; ведь беспокойство! Какую теперича силу взяли, и все нипочем... Теперича хоть бы  самый  этот жиган...  Он что такое? Можно  сказать  -- купленый человек; больше ничего, что за деньги... Не он, так другой...

     --  Справедливо, --  поощрил Проскуров, очевидно, сильно заинтересованный. -- Ну, продолжай, братец. Ты, я вижу, мужик с головой. Что же дальше?

     --  Ну,  больше  ничего,  что  ежели  теперича  мужики видели  бы  себе подмогу... мы бы, может, супротив их осмелились... Мало ли теперича за  ними качеств? Мир -- великое дело.

     -- Что ж, помогите  вы правосудию, и  правосудие вам поможет, -- сказал Проскуров не без важности.

     -- Известно, -- произнес Евсеич задумчиво.  -- Ну, только опять так мы, значит,  промежду  себя мекаем:  ежели, мол, теперича вам,  ваше благородие, супротив начальников не выстоять  будет,  тут мы должны  вовсе пропасть и  с ребятами. Потому -- ихняя сила...

     Проскуров  вздрогнул,  точно по  нем пробежала электрическая  искра, и, быстро схватив фуражку,  выбежал вон. Я последовал за ним, оставив Евсеича в той же недоумевающей позе. Он разводил руками и что-то бормотал про себя.