Еретик

— Где дом Никифора-ткача, сына Марии и Нестора? — подошел Симон к восточным воротам квартала.

— Прямо, — указал рукой охранник, — а на шестой улице повернешь направо. Там подскажут.

Симон поблагодарил, положил на стол мелкую серебряную монету и быстро двинулся по главной улице. То, что ткачи выставили охрану, было тревожным признаком. Люди уже боялись, а отсюда до массовой резни было — рукой подать. Симон слишком хорошо помнил, как это происходило тогда, двадцать восемь лет назад. Пожалуй, лишь появление такой фигуры, как Елена, могло изменить то, что уже казалось неизбежным.

— Кто такой? Куда идешь? — почти на каждом перекрестке останавливали его, и Симон машинально отвечал и двигался дальше. Он уже чуял, что именно здесь ее не найдет, — записка была, скорее всего, лишь знаком, хотя знак этот был поразительно явным.

«Да, и комета…» — машинально подумал он и тут же отбросил эту мысль. Совпадение оно и есть совпадение.

Он повернул на шестой улице, как сказали, направо и остановился. Вокруг кипела работа. Дети от четырех до двенадцати сортировали шелковичные коконы, парни отпаривали их в огромных чанах, а девицы мотали тончайшую нить на ткацкие катушки. А там, внутри дворов, за толстыми стенами слышалось деревянное щелканье самих станков — работа настоящих мастеров.

— Никифор-ткач здесь живет? — поинтересовался Симон.

— Подожди, — кивнул только что болтавший коконы в чане парень и стремительно скрылся за резной дверью.

Симон улыбнулся. Он знал, что когда обещанное солдату освобождение рабыни состоится, цепочка следствий стронется со своего места, и лично он снова станет для небес никем.

— Я из Кархедона, — представился Симон вышедшему старику и приготовился рассказывать самое неприятное — о казни, — Никифор-солдат — ваш сын?

— Внук, — мрачно отозвался дед. — Но если ты о Елене пришел спросить, то мы ее уже продали.

— Продали? — удивился Симон и тут же сообразил, что старик явно знает о смерти внука, но не знает о вольной для рабыни, а значит, почта военных сработала быстрее имперской.

— И кому?

— В дом сестер [47], — пожал плечами старик, — куда же еще? Ремесла она не знает, а телом еще видная…

«Ремесла не знает…» — стукнуло в голове Симона, и в лицо тут же бросилась кровь. Это могла быть только высокопоставленная монашка или знатная матрона. Никому иному не ведать ремесла в Кархедоне не дозволялось.

— Это здесь недалеко, — показал направление старик, — солдатский бордель сразу за храмом Святого Грегория.

«Нет, это не может быть она… — глотнул Симон, развернулся и едва ли не бегом двинулся по залитой оранжевым светом улице обратно, к восточным воротам квартала. — Царицу Цариц невозможно засунуть в бордель…»

И он сам же понимал, что это все отговорки.

Амр и Менас ждали возвращения наместника Элефантины довольно долго. А они все говорили и говорили. Теодор все никак не мог поверить, что столь очевидная, только что бывшая в руках военная удача от него отвернулась. Но Амр думал о своем.

— Значит, я теперь преступник? И стою на земле врага?

— Да, — кивнул Менас. — Но теперь это неважно. Теодор напасть уже не рискнет.

Амр обернулся. Двенадцать тысяч евреев-добровольцев, наверное, со всех подконтрольных Элефантине земель, стояли прямо за тоненькой шеренгой Амра и ждали только одного — команды.

— Они не воины, — покачал головой Амр, — они такие же, как мои. Только доспехи красивые. И если Теодор это поймет…

— Я знаю Теодора, — презрительно рассмеялся Менас, — уж, поверь мне, он струсит.

Там, впереди что-то яростно крикнул Теодор, и командующие развернулись, а Моисей двинулся назад — строго по правилам, неторопливо, с чуть отстающими адъютантами по бокам.

— Ну, что?! — еще на приличном расстоянии крикнул Менас. — Что там?!

— Ты знаешь Теодора, — без эмоций отозвался еврей и подъехал ближе.

Менас прищурился.

— И все-таки, я не пойму, что произошло? Спасибо, конечно, за помощь, но почему ты их сюда привел?

Наместник Элефантины пожал плечами.

— Мне привезли перечень вопросов Кархедонского Собора. И я его внимательно прочитал.

Купец недовольно пыхнул.

— Так и я его читал. Что «Экстезис» не примут, и так было ясно. Нового-то ничего нет!

Старый еврей глянул на оранжевую полосу кометы над головой.

— Ты не видел уходящий имперский флот? Или ты не считаешь атаку на курейшитов чем-то новым?

— Все я видел, — досадливо отмахнулся Менас. — Но при чем здесь Собор?

Моисей покачал головой.

— Догмат о двух природах Спасителя это — война на уничтожение всех. Вообще всех. Ну, кроме ватиканских кастратов.

Купец растерянно хмыкнул.

— Ну-ка, объясни…

— Все просто, — без эмоций произнес еврей. — Те, для кого Христос — лишь человек, вроде Амра, теперь бунтовщики против Бога, то есть, враги. А те, для кого Христос — только Бог, вроде тебя, еретики, то есть предатели.

Менас непонимающе тряхнул головой.

— А где логика?

— А им не нужна логика, Менас, — покачал головой Моисей, — им нужно совсем другое. От курейшитов — Пролив. От евреев — Палестина. От армян — Кархедон. А от вас, Менас, — ваш Египет.

Купец потрясенно замер.

— И они уже начали — с курейшитов… — пробормотал он и тут же взял себя в руки. — Но мы еще посмотрим, кто кого! Ираклий напрасно думает, что мы это так оставим! Если он хочет войны, он ее получит!

Еврей покачал головой.

— Ираклий всегда был против этого, но силы неравны. Армяне уже давно проигрывают кастратам. Сам знаешь, разрушать намного легче, нежели строить.

Внимательно слушающий Амр недоверчиво хмыкнул.

— Но люди империи не поймут и не примут этот заумный догмат о двух природах. Разве может его понять кто-то, кроме философа?

— Да, люди его не поймут, — кивнул еврей, — но они его примут. Они его уже принимают.

— Но почему?! — одновременно вскинулись Амр и Менас.

— Потому что империя наполнена варварами. А для варвара догмат о двух природах и особенной роли Девы Марии означает одно: его принцесса, давно уже родившая Ираклию помазанника, может претендовать на роль первой Царицы империи.

— Это же резня… — потрясенно выдохнул купец, — хуже, чем при Фоке!

— Именно этого они и добиваются, — кивнул еврей.

Симон торопился, но площадь у храма Святого Грегория была битком забита, и он застрял. Съехавшиеся со всего Египта на праздник Нила монахи — даже язычники — теперь горячо обсуждали догмат о двух природах. Чем это обернется, понимали все.

— Варвары точно мятеж поднимут! — кричали одни.

— Он только кастратам и выгоден! — возбужденно гомонили другие. — Только у них Церковь по женской линии [48] передают! Потому что своих детей нет…

Симон лишь морщился и, раздвигая плечами потных монахов, прорывался к солдатскому борделю. Никто из этих возбужденных «теософов» не понимал главного: они проиграли ровно в тот миг, когда польстились на теософскую красоту «непорочного» зачатия Христа. А эта схема была кастратской изначально, ибо выводила за рамки теософии само мужское начало, а Спаситель представал итогом соединения женщины и априори бесполого «святого духа».

Когда людоед Аббас впервые услышал от Симона о непорочном зачатии, он перепугался насмерть, не за себя — за тех, кто на эту ловушку поддался.

— Вы в своем уме? Зачем вам брать на себя чужое проклятие?! Да еще кровное!!!

Симон удивился, попросил разъяснить, а когда медленно, шаг за шагом, проникся логикой людоеда, похолодел.

Да, для Всевышнего плюсы в таком «зачатии» были немалые. Ибо кровь главной Девы человечества не проливалась, а значит, «Отец» оставался чист перед кем бы то ни было. Однако тогда выходило, что ритуальное, самое первое, кровопролитие совершил Спаситель, проткнувший девственную плевру головой — изнутри!