Еретик

— Ты прав, Кифа. Мы в чем-то провинились …

— Тогда почему ты не с нами? — удивился Кифа. — Не в Церкви…

Симон бросил задумчивый взгляд вверх, на порядком выросший в размерах оранжевый хвост.

— Знаешь, кем считают нашего Творца людоеды? Главным бабуином.

Кастрат опешил.

— А при чем здесь бабуины?

Симон сосредоточился.

— Главный бабуин в стае жаждет двух вещей: крыть всех самок и драть всех самцов — пока не подчинятся. Именно таков для него идеальный мир.

— Неуместная аналогия, — пыхнул Кифа. — Где ты видел такое в Писаниях? Напротив, Он прямо сказал, что хочет Мира и Любви! А вот ты не можешь ни полюбить, ни смириться! Поэтому и злишься!

— Хорошо. Пусть, — поднял руку Симон. — Но скажи мне, Кифа, каким ты, любящий Бога, видишь идеальный мир?

Кифа на мгновение опешил, а потом рассмеялся.

— Знаешь, Симон, а я видел место, где мир уже совершенен. Это монастырь, в котором я вырос.

Симон заинтересовался.

— Да-да, — серьезно закивал Кифа, — наши невесты Спасителя — на женской половине — чистые голубки! Да, и мы — на… мгм… мужской — верные рабы Господа! Поверь, это действительно так! Мир и Любовь царят повсюду…

Симон поднял руку.

— Подожди! Ты хоть понял, что сказал?

Кифа остановился, мысленно перебрал свою короткую речь и непонимающе тряхнул головой.

— Чистую правду.

— Вот именно, — кивнул Симон, — все женщины — невесты, то есть, самки Главного Бабуина, а все мужчины — Его рабы. Ты повторил то же самое, что отметил мой знакомый людоед. И вы оба правы, потому что это и есть доведенные до абсолюта Любовь и Мир.

Симон пожалел о сказанном сразу, — удар был слишком силен. Кифа побледнел, моргнул и мгновенно ушел в себя. Бедный кастрат никогда не доводил мысль до логического конца — туда, где она становится своей противоположностью.

— Ладно, не переживай, — хлопнул он Кифу по округлому колену, — это всего лишь теософская ловушка. Логический трюк. Фокус.

Кастрат молча отодвинулся.

— Ну, как хочешь, — пересел Симон к противоположному борту.

Наверное, изначально, Бог стремился лишь к хорошему, — вот как Кифа. Но все пошло не так — ровно в тот день, когда он создал второе подобное себе, то есть, имеющее собственную волю существо, — неважно, кто это был: Адам, Лилит или кто-то из ангелов Его.

«А две воли это априори — конфликт…»

Тому Который просто обязаны были наставить рога — раньше или позже, тот или иной им же самим созданный персонаж. Не обязательно с женщиной. Обман отеческих ожиданий мог произойти тысячами способов.

«Но случилось, как случилось — тягчайшим из вариантов…»

Недаром хитрые варвары теперь кастрировали всех, кто попадал в их руки — пленных, рабов, ну, и первенцев кое-где. От Бога приходилось откупаться, и лучшего подарка Ему, чем чертов «змей», порушивший семейную гармонию с Лилит, первой женщиной Господней, быть не могло.

Да, кое-где уже следовали обычаю евреев, первыми сообразивших, что такому символическому существу, как Единый, можно пожертвовать столь же символического «змея», и перешли на обрезание. Но сути это не меняло: Бог жаждал видеть «причинное место» наказанным.

Симон даже не исключал, что обряд священной инкубации, когда рогатый жрец от имени Бога прокалывает каждую девственницу племени — тоже некая наивная попытка компенсировать Всевышнему понесенный им моральный ущерб.

«Ну, а заповеди никому не помогают… уж это давно ясно».

Господь оставался настолько равнодушным к праведным, что не заметить этого было невозможно: уж карал он их — что чумой, что бездетностью, что нищетой — ровно с той же частотой, что и грешных.

«Ибо Спасение кроется не в соблюдении заповедей, а в пролитии жертвенной крови!»

— Что ты сказал? — вскинулся сидящий у второго борта Кифа, и Симон понял, что произнес это вслух.

Отправив гонца в Александрию, генерал Теодор выслал объединенный отряд Феодосия и Анастасия в разведывательный рейд.

— Ни во что пока не ввязываться. Ираклий до поры до времени запретил. Но если нападут, отвечайте. Нам нужны доказательства агрессивности их намерений.

А потом ему принесли весть о гибели Иоанна, все это время сидевшего в засаде у Лагуна, и все вообще стало замечательно.

— Тело доставили?

В качестве улики мертвое тело иссеченного саблями высокородного полководца совсем не помешало б.

— Нет, — мотнул головой гонец. — Иоанн утонул.

— Как утонул? — не понял Теодор. — А почему не в бою?

— Он в камышах от Амра прятался, — нехотя пояснил гонец, а его крестьяне нашли и утопили.

— Наши крестьяне? — обмер Теодор.

Гонец кивнул.

— Люди говорят, он им за неделю до того все долговые расписки предъявил. Вы письмо-то почитайте, там все написано.

Теодор впился глазами в кривые, торопливо набросанные строчки, да так и остался стоять с открытым ртом. Это был откровенный мятеж!

— Мерзавцы!

Ни купцы, ни ремесленники, ни, тем более, крестьяне даже не собирались выставлять ополчение против аравитян! Хуже того, судя по донесению, они считали Амра правым, а приостановившего торговлю императора — виноватым.

«Все просто, — писал ему комендант крепости Родос [42], — людей слишком беспокоит, что зерно может сгореть без пользы, а о столь необходимом империи курейшитском проливе, сам понимаешь, никто даже не думает. Быдло оно и есть быдло. Лишь бы брюхо набить, да новый шелковый халат на себя нацепить. Ну, и комету, конечно, расценивают, как знамение против нас…»

Теодор скользнул глазами в конец письма и скрипнул зубами. Судя по донесению, ни Феодосий, ни Анастасий даже не попытались как-то изменить ситуацию и наказать крестьян! Они просто отсиживались в крепости, ожидая подхода основных сил, то есть, подчиненных Теодору ветеранов.

«Ну, я вам устрою… — от души пообещал Теодор полководцам, — вы у меня сами в камышах прятаться будете!»

Когда Амр — в считанные мгновения — заставил Иоанна бежать и вышел к Нилу, великая река была кроваво-красного цвета.

— Что это? — поразился он.

В последний раз он подъезжал к Нилу дней двадцать назад, но тогда она была изумрудно-зеленой и пахла… просто отвратительно. А сейчас… Амр смотрел и не мог поверить: это было настоящее море крови!

— Разлив начинается, — улыбнулся Менас. — Теперь четыре месяца наш Великий Поток так и будет полон крови Осириса. А уж, когда разольется по-настоящему…

Амр спустился с верблюда и спустился к воде. Зачерпнул немного ладонью и хохотнул. Вода была густой, словно мясной отвар! А потом они вошли в город Абоит, сели в круг с крупнейшими купцами Аркадии [43], и Амр осознал, как далек он был от понимания, что на самом деле затеял.

— Кем вы считаете сына Марии? — первым делом спросили его купцы.

— Пророком. Кем же еще… — не стал юлить Амр.

Купцы переглянулись.

— Наш человек. Несторианец. А сколько природ у Христа?

Амр приободрился.

— Наши ученые люди говорят лишь об одной — человеческой.

— Надо же, монофизит, как и мы, — восхищенно захмыкали купцы. — А чему еще вас учил Мухаммад?

Амр пожал плечами.

— Пророк многое завещал. У меня в отряде есть два просвещенных человека. Могу прислать. А по мне, главное понять, что Аллах Един. Если это осознаешь, остальное намного проще.

Купцы, что греки, что армяне, что сирийцы принялись горячо обсуждать услышанное, а Амр сидел и, если честно, не понимал ничего. Он совершенно точно знал, что купцы недовольны тем, что Ираклий придержал зерно. Но так же точно он знал и другое: люди Книги, каждый из них, считал свою веру самой правильной. Никто из них явно не считал Мухаммада Самым Главным пророком. Однако то, как радушно его встретили, откровенно смущало.

— Не пытайся в этом разобраться, — дружески толкнул Амра в бок сидящий рядом Менас. — Не в теософии дело.