Царь Дмитрий - самозванец

— Вот, нашел! — сказал я, всем своим видом изображая радость. —Димитрий говорил о Чернигове, а я его здесь не нахожу.

— Обещал, истинный Бог, обещал! — вскричал в ответ Мнишек. — А потом взял и переобещал Сигизмунду! Как нехорошо! Так честные люди не поступают! Прощения просим! — спохватился он.

Но обида от упущенного богатого города не дала ему успокоиться, только заставила перенести претензии на безответного короля, и так, распаляясь и еще более подогревая себя токайским, Мнишек выложил мне содержание тайного договора Димитрия с Сигизмундом, о котором воевода был неожиданно хорошо осведомлен. Его я вам и передавать не буду, зачем, коли Димитрий его выполнять не собирался. Эта же мысль весьма

ободряла меня во время рассказа Мнишека и способствовала появлению всяких хитроумных наводящих вопросов.

После всех этих разговоров моя тревога за Димитрия только возросла. Не успокоил меня и долгожданный ответ из Рима. Папа Римский отказал Марине в ее просьбе. Как говорится у нас в народе: с паршивой овцы хоть шерсти клок! Отказ Папы разбил все сомнения и колебания Марины, а решительный тон вызвал столь же решительные ответные действия — Марина засобиралась в дорогу. Неужели Папа думал, что она в угоду ему откажется от короны Русской?! Если думал, то он, да простят меня католики, среди которых попадаются умные люди, полный... нет, лучше все же промолчу, потому что среди католиков есть и истинно верующие, а еще больше обидчивых. Но и они должны признать, что Папа своими руками толкнул Марину в объятия истинной православной церкви. Нарушив раз высочайший запрет, дальше трудно остановиться. Это как с девством, да простят мне мужчины такое сравнение.

Оставалось последнее препятствие для отъезда — наряды. Нет, этого я уже не выдержал! Оставив Власьева отдуваться в одиночестве, вскочил в седло и устремился в Москву.

Две недели счастья

[1606 г.]

Принял меня Димитрий хоть и сразу, но нелюбезно. Но я не обиделся, ведь Димитрий ожидал увидеть перед собой совсем другое лицо. А что гневливо хмурил брови, так это от смущения. По-хорошему все наоборот должно было быть, это я должен был хмуриться гневливо, а он передо мной лебезить, потому как виноват. Но я удовлетворился тем, что он хотя бы вину свою чувствует, оттого и смущается, а смущение гневом прикрывает. На то он и царь.

Великая была вина, меня княгинюшка, едва я на порог ступил, так и огорошила: Ксения постриг приняла.

— Как же так! — вскричал я. — Ни на один день вас одних оставить нельзя! Возвращаешься и только об одном думаешь — что вы еще сотворите? Ты-то куда смотрела?

— Она сама так решила, — тихо, сквозь зубы ответила княгинюшка, знать, обиделась на меня, что не обнял с дороги, подарки не раскинул, а раскричался с порога.

— Сама! — зло рассмеялся я. — Молодая, красивая, здоровая, да по своей воле в монастырь — ни в жизнь не поверю! Заставили голубку нашу, застращали! О!.. — Я воздел руки к небу.

Быть может, и выкрикнул я тогда имена тех, кто на Ксению давил, и Димитрия при этом помянул, но мог и про себя затаить, значения это не имело, княгинюшка меня и без слов понимала.

— Димитрий здесь ни при чем, — сказала она, — даже Марфа никак в это дело не мешалась, Ксения сама все решила. Ты

ее не кори, третьего жениха потеряла, какое же женское сердце такое выдержит.

У женщин всегда так, чуть что — на сердце кивают. А до того, что еще одна родовая ниточка прервалась, им и забот нет. Сколько их осталось, ниточек-то. Однопалый покажет.

Взгрустнулось мне. Обнял я княгинюшку, сели мы рядышком на лавку, поплакали вместе над судьбой несчастной Ксении. Привязались мы к ней и вот опять, в который раз осиротели. И оттого волнами возвращалась злость на Димитрия: он, он во всем виноват, пришел, поманил надеждой на счастье, разбил сердце девичье и в кусты. Нам же, двум старикам, теперь вдвоем горе горевать.

Успокоившись немного, я подумал, что так, может быть, и лучше, для Ксении лучше. Боюсь, что замуж ее выдать нам бы уж не удалось, женихов ей под стать во всем мире немного сыщется, а тут еще возраст солидный — двадцать один год и все эти предшествующие истории. Помыкалась бы несколько лет и все одно монастырем бы кончила. «Надо вклад сделать побогаче, чтобы не было голубке нашей никаких неудобств», — мелькнуло у меня в голове.

— Уже распорядилась, — донесся до меня голос княги-нюшки.

— Милая ты моя! — растрогался я и поцеловал княгинюшку в щечку.

— Так скоро ли? — спросил Димитрий, когда я ему обстоятельно доложил о нашем посольстве.

— Со дня на день! — заверил я его. — Воевода Мнишек обещал сразу, как двинутся, гонца выслать, чтобы посольство для встречи выслали.

— Уж давно снаряжено! Что же до гонцов воеводских, то каждый день летят, да все без дела, лишь с просьбами пустыми.

— Чай, о деньгах, — догадался я.

— А то! Пишет, наемники сговорились только до границы ехать, а если на границе платы вперед не получат, обратно поворотят.

— Не поворотят, — пренебрежительно протянул я

— Я тоже так думаю, но денег все же надо послать. Так что, князь светлый, опять тебе надо в дорогу собираться.

— Собираться! — возмущенно закричал я. — А ты меня о здоровье спросил? Быть может, у меня сил никаких не осталось.

— Не спросил. Прости, — покорно сказал Димитрий, — но я и так вижу, что ты в добром здравии. Тебя, дед, никакая хвороба не возьмет, ты еще меня переживешь.

->■ Типун тебе на язык! — прикрикнул я на него, но тут же смирился и взял деловой тон: — Много ли везти? Сколько просит воевода Мнишек?

— Просит сто тысяч, злотых. Пошлю пятьдесят тысяч рублей, надеюсь, хватит.

—Да по такому курсу рубли на злотые даже жиды в Самбо-ре не меняют, — возмутился я, — один к трем — вот Божеская мера! Так что больше тридцати тысяч и не думай посылать. А еще лучше, злотые пошли, сто тысяч — число хорошее, круглое, да и зачем нам эти злотые, только казну засорять.

— Твоя правда, так и прикажу, — согласился Димитрий и добавил со вздохом: — может, и наскребут.

Подивился я этому, ведь когда я уезжал, казна была полнехонька.

Я все верно рассчитал, поспешая не торопясь, попал в Луб-но в тот самый день, когда со стороны Орши, порубежного литовского города, показался поезд Мнишеков. Князь Мо-сальский, официально представлявший царя Русского, выехал вперед и приветствовал Марину. Я ему в этом не препятствовал, пусть потешится, ведь уж несколько недель он вместе с посольством встречным царскую невесту поджидал. Потом и я подъехал запросто, обнялся с воеводой Мнишеком, спросил, как здоровье, подобру ли доехали и не было ли каких происшествий по дороге, извинился за малочисленность свиты встречной. Ведь по русскому обычаю при встрече дорогих гостей количество встречающих должно превосходить число

гостей, тут же Димитрий промахнулся. Впрочем, немудрено это было, Мнишек с собой, как казалось, пол-Польши прихватил. Сына своего Станислава, брата Ивана, Яна по-польски, племянника Павла, зятя Константина Вишневецкого, тут поспорить можно, кто кого сопровождал. Было множество высших вельмож польских: два Тарло, трое Стадницких, Казанов-ский, Любомирский, всех и не перечислишь. Шляхтичей, которые по найму ехали, я, естественно, не считаю. У Марины свита была не меньше, ближними боярынями, статс-дамами по-ихнему, состояли при ней жены обоих Тарло, мамкой-гофмейстериной — пани Казановская, им в помощь был целый выводок сенных девушек-фрейлин, который своей живостью и веселостью напомнил мне «летучий отряд» незабвенной Екатерины Медицейской, королевы французской. К сожалению, было много священников католических. Когда я попенял Мнишеку на это, он ответствовал, что каждый из панов знатных взял с собой своего духовника, это их право, и он им в этом не начальник.