Царь Дмитрий - самозванец

— Требование! — скривился я и тут же воскликнул возмущенно: —Да кто он такой, этот Мнишек, чтобы требовать что-либо у царя Русского?!

— Ладно, пусть не требование и не Мнишека, а горячее пожелание короля польского, — примирительно сказал Димитрий, — могу ли я отказать брату моему? И примас королевства кардинал Мациевский, он, кстати, родня Мнишекам, эту просьбу поддерживает и собирается лично провести церемонию.

— По католическому обряду, — добавил я весьма недовольно.

— А по какому же еще? — ответил Димитрий с легким раздражением. —Да и какая разница? Хоть по иудейскому! Нам до этого никакого дела нет, мне главное, чтобы Марина в Москву прибыла. Тут и справим свадьбу по православному обряду!

— А по какому же еще? — в тон Димитрию вскричал я.

—^Щь_а£3£ -

— Конечно, конечно, — успокоил меня Димитрий, — но я тебя призвал не для того, чтобы спорить по столь очевидным вопросам, у меня есть для тебя поручение наиважнейшее. — Тут, не скрою, я весь напрягся от гордости и внимания. — Мыслю я снарядить в Польшу посольство великое, чтобы доставить невесту царскую в Москву с подобающими почестями. Послы будут представлять особу мою на церемонии обручения...

Я сразу понял все, что Димитрий задумал, и тут же идею его с возмущением отверг.

— Я в католической церемонии участвовать не буду, мне вера не позволяет! — вскричал я, прерывая Димитрия на полуслове. — И послом мне быть невместно, хоть бы и великим, и к королю польскому!

— У меня и в мыслях такого не было, — сказал Димитрий, скривившись, вероятно, от боли зубной, — послом поедет дьяк Афанасий Власьев...

«Это славно придумано, — подумал я, — назначение великим послом дьяка худородного немногим отстоит от пощечины прилюдной».

— ...он и на обручении меня представлять будет, совесть ему позволит, — продолжал между тем Димитрий, усмехаясь, — дьякам вообще совесть не положена, им ее заменяют приказы царские. Но в Польше и других дел предостаточно будет. Надо будет провести переговоры тайные с панами, что мыслят короля Сигизмунда отправить обратно в Швецию и корону мне предложить, — он остановил жестом мои возражения, — для этого с посольством поедет мой секретарь Ян Бучинский. Есть и еще одно дело, еще более f айное: надобно передать воеводе Мнишеку пол миллиона рублей, я ему давно обещал за помощь мне.

— Мнишеку! Полмиллиона рублей! — Я задохнулся от возмущения. — И за что? За помощь тебе! Да он за честь должен почитать службу царевичу русскому! Последнюю рубашку с себя должен был снять для победы дела правого!

Тут у Димитрия все лицо перекосило.

— Что, опять зуб? — спросил я обеспокоенно, оставляя на время в стороне свое возмущение.

— Зуб, зуб, — процедил Димитрий, — так и ноет, так и дергает, достал, сил никаких нет! — Но, видно, в этот момент боль отпустила, потому что Димитрий вдруг улыбнулся и дальше продолжал уже спокойно:—Честь честью, воттолько в Европе честь цену свою имеет, и чем больше честь, тем дороже она стоит.

— Везде так! — заметил я. — И у нас тоже.

— Только у нас за честь служить государю бояре платят, а в Европе за ту же честь ихние паны сами деньги получить норовят. И кто больше заплатит, тому они честь свою и продают.

— Не стоит честь Мнишекова полумиллиона рублей, — проворчал я, — ей красная цена — алтын в базарный день.

— Пусть так, — с неожиданной легкостью согласился Димитрий, — но венец царский полумиллиона стоит, а достиг я его с помощью воеводы Мнишека. И относительно последней рубашки ты не совсем прав, поиздержался Мнишек сверх того, долгов ради меня наделал изрядно. Да и деньги эти не только Мнишеку пойдут, хочу я, чтобы нанял он мне войско дополнительное.

— Куда еще-то? — не удержался я. — Али своих не хватает? Да и иностранцев в страже твоей уже с избытком.

— Ничего, не помешают. Шляхтичи рубаки знатные, они мне в походах будущих сгодятся.

— Тебе виднее, — уступил я, — но я-то здесь при чем? Пусть Власьев все и сделает, и на обедне оскоромится, и деньги передаст.

— Никак нельзя! — воскликнул Димитрий.—Дело уж больно тонкое. Представляешь, какой шум поднимется, если бояре прознают, что я такие деньги в Польшу отправил. Тут человек доверенный нужен! А я, дедушка, никому не верю, только тебе одному.

Нашел-таки слова единственные! Не хотел я никуда ехать, оставляя Димитрия один на один с боярами своевольными, без моего совета и поддержки, но после таких слов я, конечно, прослезился и заверил Димитрия, что все исполню по слову его, куда угодно отправлюсь, хоть к чертям в пекло, хоть в костел на обедню.

Итак, ехали в Краков втроем: я, глава приказа Посольского дьяк Афанасий Власьев и секретарь Ян Бунинский. Конечно, свита — триста разных чинов дворовых, коим для посольства было выдано из казны одинаковое дорогое платье, голубые атласные кунтуши с собольей отделкой, порты бархатные, сапоги сафьяновые, шапки лисьи. Холопов, ездовых и прочей обслуги никак не меньше полутысячи. Еще пять сотен стрельцов, что сопровождали нас до границы литовской для охраны. Охранять было чего, обоз растянулся на две версты, и было в нем несколько возов с поклажей весьма ценной.

Вот только время для путешествия было хуже некуда, октябрь, непролазная грязь и промозглость. Но ждать, пока санный путь ляжет, было никак невозможно, помимо всего прочего нам надлежало представлять царя Русского на собственной свадьбе короля польского, он брал за себя новую жену, австрийскую принцессу Констанцию. Но путешествие прошло для меня не без пользы, я ведь по этой дороге никогда не ездил, да и вообще последние несколько лет дальше Троицы из Москвы не отъезжал.

С болью в сердце наблюдал я следы, что оставили недавние несчастья. Попадались деревни совсем пустые, всех жителей выкосил голод и мор, а те, ктр остался в живых, разбежались и разбрелись в поисках лучшей доли. Как же быстро ветшает жилье человеческое без хозяйского пригляду! Домишки поникли и грозили рассыпаться в прах от дуновения ветра, а ведь ставились лет на сто. Подворья заросли крапивой, которая заглядывала в пустые глазницы окошек. И над всем этим тишина, ни крика петушиного, ни блеяния овец, ни мычания коров, ни ржания лошадей, ни одного из тех звуков, что так оживляют картину деревенскую и придают ей ни с чем не сравнимое очарование. Еще страшнее смотрелись деревни, разоренные и сожженные дотла во время схваток междоусобных. Были, конечно, и другие, в которых жизнь бурлила, вдохновленная благодатным правлением Димитрия, ноя все же не мог отделаться от горестных мыслей о том, как обезлюдела Земля Русская.

Чтобы перебить эти мысли, я заставил себя обращать внимание только на свидетельства предшествующих лет. И сразу приободрился! Я уж рассказывал вам, сколь много сделано было повелениями царей Федора и Бориса и стараниями Бориса Годунова, теперь же я сам мог наблюдать многое из рассказанного мною въяве. В Можайске с умилением в сердце выслушал литургию в новом храме Успения, подаренном городу Годуновым. Изрядный храм, размером не уступающий кремлевскому и убранный весьма богато и красиво! Под Можайском посетил я новую крепость Борисов, он же Царский Городок, обнесенную высокими кирпичными стенами. Такие любой приступ выдержат! Хотя посетила меня недоуменная мысль, кто ее штурмовать будет? В глубине-то земель Русских? Доложили мне, что крепость Борисов есть уменьшенная копия крепости Смоленской, о которой я тоже немало слышал. Но, несмотря на все эти предупреждения и знания мои, вид Смоленска потряс меня и заставил закричать от восхищения. Стоящий на высоких холмах, он устремлялся еще выше куполами храмов своих и башнями крепости. Опоясывала его стена кирпичная толщиной в три сажени, высотой в иных местах до семи. Тридцать восемь башен, круглых и квадратных, стояли твердынями неприступными, расстояние между ними было около двухсот саженей, а общая длина стены крепостной, как мне сказывали, превышала семь верст. Воистину перл драгоценнейший в ожерелье городов русских! Еще раз помянул я добрым словом Бориса Годунова, чью роскошную гробницу в Вязьме мы почтили посещением в начале путешествия нашего.