Царь Дмитрий - самозванец

О польском нашем посольстве рассказывать подробно не буду, к делам нашим, русским, оно только результатом касательство имело, а результат в двух словах изложить можно: невесту привезли. О другом же чего рассказывать, не я же во главе посольства стоял, меня там вообще вроде как и не было, у европейцев для этого слово специальное есть, еще Джером Горсей некогда употребил — инкогнито, это когда все окружающие старательно делают вид, что они ничего о тебе не

знают. Ну да мне не привыкать, я, считайте, большую часть жизни этим самым инкогнито прожил.

Марина мне с первого взгляда не понравилась. Так бывает — вылепишь себе в воображении некий образ, сроднишься с этим своим творением и при столкновении с действительностью невольно испытываешь разочарование. Я-то представлял писаную красавицу, лебедь белую, а увидел даже и не голубку, а так — маленькую пичужку. Росточком не вышла, а весом так раза в два по меньшей мере до красавицы не дотягивала. И лицо... Нет, порода в лице чувствовалась — вытянутое, с высоким лбом, нос длинный, тонкий и острый, рот решительный, губы не пухлые. В целом подходящее для царицы лицо, но в обыденной жизни нуждается в привыкании. Ну и характер, конечно. Характер был, мы это с первой минуты почувствовали. Можно даже сказать, что был он всему остальному облику под стать, являя пример редкой в нашем мире гармонии. И для той роли, что выпала Марине в нашей истории, очень подходил. И также нуждался в привыкании. Я-то привык, а вот, к примеру, сотоварищи мои по посольству так и не смогли. Когда Мнишеки первый раз нанесли нам визит в Кракове, то Марина с порога обдала нас ледяной волной презрения и далее всем своим видом, молчанием и губками поджатыми не-удовольстие выказывала. Она ведь три дня до этого упиралась, не желая к нам первой ехать, но меня в таких делах не переспоришь, да и Власьев порядок знает, пришлось ей смириться. Конечно, когда после представления пораженный воевода Мнишек растолковал дочери, кто есть сей благородный, величавый, не по годам крепкий господин, сидящий в кресле чуть поодаль от посла царского, Марина сменила гнев на милость, но Власьев пощады не дождался, им Марина во все время помыкала. О секретаре Бучинском уж и не говорю, его Марина просто не замечала, а ведь и поляк, и в Самборе у Мнишеков несколько лет служил, но гусь свинье не товарищ!

Однако женщина есть женщина! Как ни крепилась Марина, а при виде подарков Димитрия глаза ее все сильнее разгорались, и огонь этот внутренний растопил ледяную оболочку до такой степени, что под конец Марина то хлопала в ладоши

от счастья, то хваталась руками за голову, не веря своей удаче. Некоторые подарки были, действительно, весьма искусны: жемчужный корабль, несущийся по серебряным волнам; шкатулка в виде золотого вола, полная алмазов; золоченый слон с часами, снабженными музыкальным устройством и движущимися фигурками. Были и обычные подарки, но сердцу женскому не менее приятные: вороха парчи и кружев, перстеньки да браслетики, туесок смородины жемчужной и горсточка вишен, то есть рубинов размером с вишню. Когда в Москве составляли опись подарков, то оценили их в сто тридцать тысяч. Спорить не буду, хотя я лично больше ста двадцати за них на круг не дал бы. Все равно радость Марины понять можно, где бы она нашла в Польше жениха, который одарил бы ее такими подарками. А ведь это было только начало!

О тесте будущем Димитрий тоже не забыл. Воевода Мнишек получил вороного аргамака в золотом уборе, шубу соболью с царского плеча, саблю, усыпанную драгоценными камнями, другое оружие, равно пригодное и для битвы, и для форсу, ковры и меха разные. Воевода подарки принимал много степеннее дочери, но нетерпение проявлял, все мне в глаза заглядывал. Бог меня простит и вы, я думаю, простите, помучил я воеводу три дня, а потом смилостивился, сказал эдак небрежно: «Да! Кстати! Совсем запамятовал!»

Мнишек не преминул похвастаться подарками царскими перед всей Польшей, для чего выставил их в отдельном зале королевского дворца. Король Сигизмунд из зависти, конечно, отказался предоставить дворец свой в Вавеле для бракосочетания царя Русского с одной из самых блистательных его подданных, равно как и запретил совершать обряд в кафедральном соборе в Кракове. Первыми оскорбились мы, вторыми — воевода Мнишек с дочерью. Обида Мнишека усугублялась тратами, которые ему пришлось понести для найма соседних домов и соединения их переходами, ибо его собственный, именовавшийся гордо дворцом, не мог вместить всех желающих. Обиду сию не искупило даже то, что на свадьбу прибыла вся королевская семья, и сам король, и сестра его, принцесса Анна Шведская, и наследник престола, совсем юный королевич Владислав. Были послы германского императора, Папы

Римского, Венеции и Флоренции, обряд же совершал сам примас Польши кардинал Мациевский.

Об обряде ничего вам не расскажу, ибо не присутствовал. Подумал я: зачем мне лишний грех на душу брать да нести епитимью тяжкую по возвращении домой? Природное же любопытство мое было удовлетворено еще во времена давнишние, как некоторые из вас, возможно, помнят, во время бракосочетания Маргариты, дочери Екатерины Медицейской, с корольком Наваррским Генрихом. Так что я уклонился, а в вертеп католический, устроенный прямо в доме Мнишека, отправил Власьева, на то он и посол. Совести у дьяков, быть может, и нет, но душа есть, и эта душа способна обиду чувствовать. А Власьев видел обиду со всех сторон: и от помыкавшей им Марины, и от короля, и от польских придворных — они весьма громко смеялись над роскошным и как нельзя лучше подходящим к месту одеянием дьяка, длиннополой собольей шубой, крытой золотой парчой, и высоченной горлатной шапкой. И от обиды этой Власьев принялся чудить, а попросту дурака валять. Находясь в своем высоком чине, да еще при исполнении государственных обязанностей, он мог это сделать только одним, зато вернейшим и многократно испробованным способом—дотошным исполнением всех правил и обычаев. Скажем, обратился к нему кардинал с обязательным у католиков вопросом, не давал ли царь Русский обещания какой-нибудь другой женщине, так Власьев ответил: «А мне откуда знать?! В наказе об этом ничего не написано. А мимо наказа я говорить не могу!»

А уж что на пиру происходило, то я сам воочию наблюдал. На пир я, конечно, пошел, с какой стати отказываться? Но, пребывая инкогнито, сидел не на подобающем мне месте, рядом с королем Сигизмундом, а за соседним столом вместе с воеводой Мнишеком. Марина же с Власьевым заняли место за королевским столом. Точнее говоря, заняла Марина, а Власьев заставил себя долго упрашивать, крича громко, что недостоин сидеть рядом со своей будущей царицей, когда же, наконец, сел, то сразу же стал требовать, чтобы им с Мариной поставили точно такие же золотые блюда, как у короля, а с серебряных он и сам есть не будет, и Марине отсоветует. Что немедленно и

исполнил, встал из-за стола, бухнулся Марине в ноги и заголосил: «Государыня! Челом бью! Не допусти порухи чести своей высокой!» Встал, отряхнулся и бухнулся вдругорядь, повторив все то же на чистейшем польском языке. Потом-то он мне признался, что сразу понял: никакого унижения не было, просто у поляков золотой посуды недостает, но остановиться не мог. Удивительно другое: Марина его послушала, ни кусочка за вечер не съела, отговариваясь волнением. Власьев, впрочем, тоже, но он, отказываясь от очередного блюда, заявлял во всеуслышание, что не смеет прикасаться к пище, когда его будущая царица голодает. Но ему все мало было! Когда произносили здравицы в честь новобрачных, Власьев при каждом упоминании имени Димитрия вставал из-за стола и простирался ниц, весьма громко ударяясь головой об пол, и было это столь часто, что я и со счета сбился. Да, немало посмеялся я на той свадьбе благодаря дурачествам Власьева, не ограничивая себя при этом ни в еде, ни в вине.

А вот на королевскую свадьбу мы не попали. Марина быстро усвоила уроки Власьева и уже сама стала требовать от короля Сигизмунда почестей, подобающих царице Русской. Я ей помогал советами, так что все кончилось полюбовно— Сигизмунд предложил Марине поступать по ее усмотрению и отправляться... куда ей будет угодно. А что же мы с Власьевым, великие послы русские? Мы со смирением подчинились приказу государыни нашей!