Царь Дмитрий - самозванец

Далее без строя ехали знатные польские паны, одетый каждый во что горазд, хотели видно, поразить народ московский одеждой вычурной. Поразили.

На их фоне я, следующий один чуть поодаль, производил самое лучшее впечатление строгостью и величием. Подо мной был белый, без единого пятнышка, аргамак, на мне серебряный доспех, украшенный на груди фигурой Георгия Победоносца, поражающего копьем дракона, поверх доспеха,

ниспадая на круп коня, был накинут плащ из синего бархата, обильно покрытый серебряным шитьем, на голове же была соболья горлатная шапка, сшитая в знак уважения к невесте на польский манер, скромно украшенная алмазным аграфом величиной с голубиное яйцо и тремя перьями цапли.

За мной двенадцать лошадей, белых с черными яблоками, влекли большую красную с серебряными накладками карету с позолоченными колесами. В ней через большие окна, забранные тонкими стеклами, на фоне красного бархата московский люд мог рассмотреть свою будущую царицу, разодетую в пресловутое французское платье из белого атласа, усыпанное драгоценными камнями (эти уж наши).

Для полноты лицезрения карету специально подняли повыше, потому что народу вокруг нее шло изрядно, я даже боялся, что поезд не протолкнется по некоторым узким московским улочкам. По бокам кареты вышагивали две сотни нем-цев-алебардщиков, затем двенадцать конюхов, что вели под уздцы лошадей упряжки, вплотную к карете шагали четверо бояр — Дмитрий Шуйский, Иван Романов, Афанасий Нагой и Иван Воротынский, в парчовых шубах и бобровых шапках, при каждом, как подпорки на длинном пути, по два холопа, обряженных в одинаковые изумрудные бархатные кафтаны и рубиновые с золотым шитьем накидки. С тылу карету прикрывала сотня мушкетеров Якова Маржеретова. За ними следовали верхами прочие бояре и чины дворовые, потом видные дьяки и служивые люди.

По мере прохождения поезда стрельцы, стоявшие вдоль дороги, пристраивались в хвост, а уж за ними валил народ московский, так что процессия все разрасталась и разрасталась, как река наполнялась притоками людскими и сквозь ущелья московских улиц устремлялась со все возрастающим шумом к морю-океану — Кремлю.

Я радостно вслушивался в крики приветственные и жадно ловил обрывки разговоров, доносящиеся до меня из толпы. Нет, не забыл меня народ московский! Я улыбался в ответ и кивал милостиво головой по сторонам. , .

Конечно, о Марине говорили больше, но я не обижался — это был ее день.

— Ой, какая маленькая да тощенькая! — ахали женские голоса и тут же уверенно говорили: — Подкормим!

— Экая чертовка! — крякали мужские, искупая искренностью восхищения неподобие выражения.

— Бают, государь здесь. Вот бы увидеть вблизи наше Красное Солнышко!

— Истомился, знать! Хоть одним глазком на невесту нареченную глянуть хочет!

Да, Димитрий внял моим увещеваниям, согласился соблюсти хоть в этом обычаи дедовские и не встречаться с невестой до свадьбы. А что ездил в тот день по Москве, так это для догляду хозяйского, все ли ладно. Чтобы не привлекать внимания толпы, а вернее, чтобы не отвлекать его от главного зрелища, оделся Димитрий скромно и взял с собой лишь князя Василия Шуйского да двух дворян. Но народ царя сразу же узнавал и восторженно его приветствовал, Димитрий только отмахивался, смеясь: «Это не я! Я сижу на троне в венце царском и думу думаю!» — «Не ты! Не ты, царь-батюшка! — радостно подхватывали люди. — Ты видение бестелесное, что в ответ на мольбы наши явилось! Дай Бог тебе здоровья!»

Сколько раз обсуждали мы с Димитрием церемонии того дня, а все же и для меня он неожиданности припас. Едва ступили на Воскресенский мост, как в лицо ударил порывистый ветер и накрыл меня, лошадей и карету облаком лепестков весенних цветов, хмеля и ржи, как мне потом разъяснили. «Добрый знак!» — закричал восхищенный народ, в простоте своей принимая действие гигантских мехов, установленных на стене Китай-города за дуновение Господа.

А Красная площадь встретила нас громом литавр и труб, взбодрив изрядно уставших лошадей и пеших. Хорошо, что святые отцы ждали нас внутри Кремля, они бы тоже возбудились от музыки бесовской.

Честно говоря, и я немного притомился, больше от груза ответственности, давившего мне на плечи. Так что с облегчением передал я Марину с ближними ее фрейлинами и служан-

ками инокиням Вознесенского Девичьего монастыря. Польки выглядели растерянными и потерянными от строгого вида древних стен монастырских. У Марины так даже слезы на глаза навернулись. «Поплачь, — подумал я без всякого злорадства, это невесте клицу, да и в монастырской келье хоть несколько дней побыть не помешает, после нее терем раем покажется. И от этих отвыкать пора, — не удержался я от ехидства, глядя на мечущихся в отдалении католических патеров, — вам, братья наши во Христе, вход в православную обитель заказан».

Уф, можно было чуть-чуть отдышаться и за следующее дело приниматься — за свадьбу. Тут всей державе на месяц работы хватит, а Димитрий по обыкновению своему еще дела громоздил. Зачем, скажите мне, делать несколько дел одновременно? Никакой от этого пользы не выходит, один вред и лишняя суета. Недавно, к примеру, потребовал от Мнишека доставить царскую невесту в Москву, но тут же и поручил ему набрать войско дополнительное, отдалив тем самым на три месяца свидание с любимой. Или вот сейчас, в Кремле к свадьбе готовятся, а он принимает послов польских. Не простой прием, король Сигизмунд настойчиво напоминал, что давно прошла пора исполнения щедрых обещаний, Димитрием данных, и об уступке некоторых земель русских, и о совместной войне с Швецией, и о разрешении католикам заводить костелы на Руси. Но более всего беспокоила короля смута в собственном государстве и настойчивое желание многих панов скинуть его и призвать на престол Димитрия. И об этом тоже должны были послы говорить с царем Русским, и о том, с какой целью собирается рать русская под Ельцом.

Тут Димитрию представилась возможность разом все проблемы решить, и от обещаний вынужденных отказаться, и направить войско на Литву и Польшу в поддержку восстанию народному. Благо, поляки сами повод дали — по обычаю своему не указали в грамоте царский титул Димитрия. А если бы и указали, Димитрий обиделся бы отсутствием титула импера-

торского. Или еще чем-нибудь. Нарушая все правила, он отстранил дьяка Власьева, который говорил его именем, и сам гневно закричал послам: «Умаляя титулы наши, Сигизмунд польский оскорбляет не только меня, но и державу Русскую, и все православное христианство! Видит Бог, не по нашей вине может кровь христианская пролиться!»

Вы только не подумайте, что он в запале пропустил королевский титул Сигизмунда, он точно рассчитал, чем чванливых послов польских из себя вывести. В общем, все шло как нельзя лучше, к доброй ссоре, но тут вмешались воевода Мнишек и другие поляки, с ним прибывшие. Опять же, нарушая все правила, подскочили к Димитрию, зашептали ему на ухо, что не время еще вступать в открытую схватку с Сигизмундом, Мнишек же особо напирал на то, что без присутствия королевских послов брак может быть объявлен незаконным. Довод сомнительный, но Димитрий к нему прислушался, пошел на попятную, сменил гнев на милость, грамоту позорную принял и соизволил заслушать, что в ней написано, после чего пообещал обсудить все с боярами, пока же допустил послов польских к руке своей. Такая вот нескладность приключилась от совмещения разных дел!

Но Димитрию все мало! Замыслил он дело невиданное — короновать Марину на царство! Отродясь такого на Руси не было, великие княгини занимали место положенное — в тереме и к делам государственным никакого касательства не имели, кроме рождения наследника. Лишь через милостыню и прочие благочестивые дела они занимали второе дозволенное им место — в сердце народном. Только царица Арина несколько выбивалась из этого ряда стараниями Бориса Годунова, но венчать ее на царство?.. Такого не приходило в голову ни ее благочестивому мужу, ни покорному ей во всем сыну Борису, ни Годуновым, ведь даже провозглашение Арине многолетия во время служб церковных многие сочли порухой тра-