Углич. Роман-хроника (СИ)

Долговязый староста в голубом домотканном кафтане, смертельно перепуганный, держал в мосластых руках хлеб-соль.

- Рожу, рожу выверни. Улыбайся, как учили, - шепнул тиун.

И староста заулыбался, но страх сковал всё тело. Когда государь оказался в пяти шагах, он (как и вся толпа) рухнул на колени и заикающимся голосом, протягивая вперед руки, выдавил:

- Прими от нашего мира хлеб да соль, царь батюшка.

- Чего заробел, как волк под рогатиной? Хлеб-соль на коленях не подают. А ну встань. Все встаньте!

Толпа поднялась, согнулась в поясном поклоне.

Вначале Иван Васильевич принял от батюшки благословение, а затем ступил к старосте; принял из дрожащих рук каравай пшеничного хлеба, отломил ломоть, посолил и сунул ломоть в рот. Прожевав, молвил добрым голосом:

- Порадовали вы меня, мужики. Зело вкусен ваш хлеб. Благодарствую!

И тут, подговоренные тиуном мужики, дружно и громко прокричали:

- Слава царю батюшке!

- Долгие лета тебе царствования, великий государь!

- Слава, слава, слава!

У Ивана Васильевича потеплело на душе. В первый раз (за всю его жизнь) так радостно встречает его народ. Значит, врут бояре и думные дьяки, что чернь озлоблена. Лжецы! Ишь, какие счастливые лица у мужиков и баб. Почитают они своего государя, почитают!

К царю подошел глава Постельного приказа Дмитрий Федорович Годунов, тихо молвил:

- В карету я положил ларец с деньгами. Может…

- Неси! - не дав договорить Годунову, повелел Иван Васильевич.

Через минуту царь сунул руку в ларец и принялся раскидывать в толпу серебряные копейки и полушки.

Мужики в драку не кинулись, возню-суматоху не учинили. Поднимали деньги с земли без всякой толкотни, степенно, чем немало умилили Ивана Васильевича.

«Лгут, лгут мне всё о народе. Достойно ведут себя мужики. И живут они не так уж впроголодь. Ишь, какие на них рубахи белые, да чистые, будто на Светлое Воскресение⁴⁴ вышли. Многие даже в сапогах. А главное - лица приветливые.

Давно Нагой и Годуновы не видели такого довольного лица. Афанасий Федорович и Дмитрий Федорович откровенно утешились, а вот у Бориса Годунова лицо было застегнутое. Он дотошно поглядел на толпу, на батюшку, на курные избенки⁴⁵ и обо всем догадался: радостную, хорошо одетую и обутую толпу подстроил Афанасий Нагой, дабы создать царю благостное настроение. Дело, само по себе, доброе. Великий государь устал от войны, разрухи, пыток и казней бояр, а тут он увидел для себя какую-то отдушину. Ишь, как посветлело его лицо. Но делал всё это Афанасий Нагой не ради удовлетворения царя, а ради своих корыстных целей. А цель его многим известна: еще больше втереться в доверие государя посредством женитьбы его на племяннице Нагого, Марии. Хитер, зело хитер Афанасий Федорович!

Поездка царя в какое-то Утятино оказалась внезапной даже для его дяди Дмитрия Годунова. Обычно бояре докладывают главе Постельного приказа о тех или иных намерениях, связанных с какими-то подвижками великого государя. Но Афанасий, на сей раз, обошел Дмитрия Годунова и договорился о поездке с Иваном Васильевичем напрямик. Он явно намерен переиграть Годуновых, но он забыл, что начальник Постельного приказа денно и нощно находится близ царя и пользуется его громадным вниманием. Дмитрий Федорович обладает тонким умом, и он не позволит Афанасию Нагому сорвать планы Годуновых. Надо сделать так, дабы Иван Васильевич возвратился в Москву в дурном расположении духа. Надо вывести на чистую воду Афанасия Нагого, поведать о его показухе. Странно, что умудренный царь ничего не заметил.

Пока карета с государем двигалась к хоромам Нагого, Борис Годунов, подъехав на коне к своему дяде, чуть слышно высказал:

- Надо бы, дядя, обличить Афанасия. Негоже великого государя одурачивать.

- А надо ли, Борис? Пусть государь отдохнет от дурных мыслей.

- Да как же не надо, дядя. Нагой использует поездку в своих интересах.

- Ничего страшного, Борис. В Москве я расскажу царю о проделках Нагого. Нас ему не перехитрить.

- Дай-то бы бог, дядя.

Ни Дмитрий Федорович, ни Борис Годунов еще не ведали, какой сюрприз им преподнесет Афанасий Нагой.

* * *

Купальня, находившаяся на реке Лихоборе, была в полуверсте от села.

Иван Васильевич, в сопровождении хозяина вотчины, Годуновых и стрельцов, шел пешком, распахнув золотные застежки летнего, голубого зипуна. Под зипуном виднелась шелковая рубаха, шитая серебряными узорами. Бархатные малиновые портки были заправлены в белые сафьяновые сапоги с золотыми подковками.

Дорога петляла среди частого хвойного леса, озаренного животворным, полуденным солнцем.. Воздух был хрустально-чистый и благоуханный.

Ивану Васильевичу легко дышалось. Казалось, никогда еще он не чувствовал себя таким умиротворенным и бодрым.

Навстречу бежал тиун. На меднобродом, щербатом лицо его блуждала плутоватая улыбка.

- Ты чего, тиун? - спросил Нагой.

- Да тут, вишь ли, - тихонько и как бы виновато заговорил Шербак. - Девки купаются. В чем мать родила, хе-хе…Может, маленько обождать, Афанасий Федорыч. Чай, скоро вылезать начнут.

- Вот, непутевые, - сотворив озабоченное лицо, молвил Афанасий. - Не сидится дурехам в хоромах.

Чуткое ухо царя уловило разговор боярина с тиуном, и он вожделенно молвил:

- Чу, о девках сказываете?.. То не помеха.

И царь негромко рассмеялся. Глаза его стали лукавыми и озорными.

- Стрельцы, вы тут постойте. И чтоб не галдели… А мы, - Иван Васильевич подмигнул боярам, - на купаленку глянем.

К реке подходили тихо, сторожко. Афанасий Федорович поманил царя в кустарник и зашептал:

- Тут нас не видно, великий государь А девки, как на ладони.

Девки и в самом деле оказались на самом виду. С визгом и веселым криком, покупавшись, они стали выходить на песчаный берег. И выход их из воды был перед самыми глазами царя.

Великий прелюбодей и сладострастник впился жадными очами в обнаженных девок. Их было пятеро. Четверо из них, пышнотелые, не первой молодости, неторопко стали облачаться в сарафаны, а вот последняя, молодая, красивая, с высокими грудями, запрокинула гибкие руки за голову и, весело улыбаясь, стояла во всей своей цветущей красе (прямо перед государем) и не спешила надевать на себя сарафан.

Иван Васильевич похотливо засопел носом. Не отрывая от девки ненасытного взгляда, шепнул Нагому:

- Кто такая?

Афанасий Федорович, изобразив сердитое лицо, строго отозвался.

- Вот я ей задам. Сколь раз говорил - не ходи без мамки на купальню. Ох, накажу!

- Кто, сказываю? - нетерпеливо вопросил царь.

- Да ты уже ее видел, великий государь. У меня на пиру. Марья-племянница.

- Марья?.. Та самая? Зело пригожа твоя племянница. Зело пригожа, - раздумчиво произнес Иван Васильевич, во все глаза, продолжая разглядывать молодую черноволосую купальщицу.

- Поторопить, великий государь? Тиун в мгновение ока повелит удалиться.

- Не надо, Афанасий… Пусть Марья твоя на солнышке обогреется.

А племянница обернулась к царю задом, и вновь закинула руки за голову. Пусть, пусть государь разглядит все её девичьи прелести.

- Ох, ладна, бестия, ох, ладна.

Иван Васильевич даже издал тихий стон от внезапно возникшего вожделения. Наконец, с трудом оторвавшись глазами от голой Марии, царь молвил:

- Девок пугать не будем… Что-то мне купаться расхотелось, Афанасий Федорович. Пойдем-ка вспять в твой терем.

Все послушно повернули назад.