В дни Каракаллы

спешил из шатра, чтобы выполнить желание легата, и минуту спустя послышался топот ног. Это явились орлоносцы, одетые в волчьи шкуры, и с ними сотни воинов, пожелавших проститься со своим начальником. Для них высоко подняли полу шатра. Все это были ветераны, знавшие легата еще в Сатале молодым трибуном. Орлы тускло поблескивали в сиянии светильников: украшенный триумфальными венками серебряный тяжелый орел Августа, золотой, с молниями в когтях, пожалованный легиону императором Титом, и другие знамена, видевшие стены Иерусалима, туманы Британии, дубы на берегах Дуная и горы Армении… Рядом с ними возвышался еще один орел, с табличкой под ним, которая гласила, что это знамя вручил легиону сам великий Траян. За орлами, как в торжественном шествии, двигались когортные значки, увенчанные волчицами, руками-хранительницами или изображениями вечного солнца.

Умирающий лежал молча, с закрытыми глазами… Корнелин сделал движение рукой в сторону несообразительных орлоносцев, и тогда они склонили знамена к ложу, чтобы Лонг мог лучше их видеть. Он еще раз поднял тяжелые веки. Дыхание его становилось реже и реже. Потом еще один, последний, самый тяжкий вздох, и все было кончено. Тело легата вытянулось… Корнелин закрыл ему глаза… Среди гробовой тишины мы услышали его взволнованный голос:

— Жизнь легата Авла Цессия Лонга, сподвижника императоров Септимия Севера и Антонина, закончилась в сражении от смертельной раны, в день римской победы, как прилично закончиться жизни каждого воина.

В полночь Антонин озирал покоренный город с высоты огромного храма. В храмовых подземельях нашли каменные гробницы древних парфянских царей. Усыпальницы взломали в надежде найти там сокровища, но ничего не обнаружили, кроме истлевших костей и праха. В припадке внезапного гнева Каракалла приказал бросить все это с башни на ветер.

Выпятив нижнюю губу, Антонин смотрел вниз, в ночную темь. Отсюда хорошо было видно, что в Арбеле еще пылают кое-где пожары. Императору казалось среди этих языков огня, что отныне он владыка мира, что путь в Индию уже открыт. До его слуха долетал льстивый шепот друзей, стоявших в некотором отдалении:

— Парфянский… Великий…

Но пышный титул уже не радовал его уставшее сердце.

А между тем грохот падения Арбелы пронесся до самых отдаленных пределов парфянского царства. Видя горе своего господина, в ктесифонском дворце рыдали жены и многочисленные наложницы царя. Первые были пышнотелые, вторые тоненькие, как тростинки. Весть о падении неприступной твердыни взволновала также местные христианские общины. В Адиабене уже давно процветала новая вера, по преданию занесенная в эти отдаленные пределы учениками апостола Фомы, того самого скептика, который, согласно рассказу евангелий, не поверил в воскресение Христа и якобы вложил персты в его раны. Татиан, один из первых учителей церкви, перевел священные книги на здешнее наречие, и семя не упало на бесплодную почву. Теперь христиане с трепетом взирали на нашествие римлян и страшились, что это может тяжко