В дни Каракаллы

уже взбирались на стены, и осажденные обливали их расплавленным свинцом. Вдруг из бойницы высовывался ковш на длинном шесте, переворачивался вверх дном, и жидкий металл лился на римлян, причиняя им невероятные страдания. Однако к вечеру шестого дня, посвященного Марсу, после яростной защиты и кровавой резни на улицах Арбела пала.

С наступлением сумерек, когда город был во власти разнузданных наемников, Антонин въехал в главные ворота, распахнутые для него телохранителями. Зловеще пылали факелы, над крепостью стояло зарево пожаров, и улиткообразный храм чернел на розовом фоне апокалипсическим видением. В пурпуровом палудаменте, на любимом своем вороном каппадокийском жеребце, озаренный багровым отблеском пожара, в сопровождении друзей и верных до гроба скифов, не удержавшись от того, чтобы надеть на чело лавровый венок из золотых листьев, Каракалла медленно ехал по улицам, заваленным трупами.

Я тоже пробрался в крепость. Улицы в Арбеле узкие и извилистые, как во всех восточных городах, куда еще не проникли колонны греческих храмов. Повсюду на моем пути попадались тела убитых воинов. Рядом лежали римские легионеры и парфяне, женщины, даже дети, и порой у трупа убитой матери плакал несчастный младенец. Уже в воздухе тошнотворно и сладковато пахло быстро загнивающей человеческой кровью. Толпы победителей бродили из дома в дом, ссорясь из-за добычи. Император увидел, как из одного разграбленного жилища вышли два воина. Они старались вырвать один у другого мех с вином и оглашали воздух бранью, на какую способны только солдаты сирийских легионов.

Каракалла подъехал к спорившим:

— Чего не поделили, товарищи?

Воины узнали императора, и один из них завопил:

— Август, разреши наш спор!

— Не август, а товарищ ваш…

— Ладно, товарищ… Пусть он отдаст мне мех! Это я нашел его в погребе.

Приятель урезонивал его:

— Баранья голова! А кто убил парфянина? Ты или я?

— Поступите по справедливости, — ухмыльнулся император.

— Как же нам поступить?

— Разрубите мех пополам мечом.

Воины бессмысленно смотрели на Августа. Но один из конных скифов ударил в мех копьем, и вино брызнуло из него чернеющей струей.

Один из солдат поспешил заткнуть отверстие пятерней и заорал:

— Погубил вино, проклятый скиф!

Но его приятель вырвал мех и жадно припал устами к дырке, обливаясь вином.

Где-то здесь действовал и старый Маркион, на щите которого в тот день прибавилась еще одна крепость, будто сложенная из кубиков, какими играют дети, и рядом с нею — два носатых человечка, таких веселых по виду, что трудно было предположить, что они изображают трупы убитых врагов. Но в эти ужасные часы, когда осадные башни вплотную подошли к стенам крепости и воины уже поднимались на них, случайной стрелой был смертельно ранен Цессий Лонг. Я находился неподалеку и видел, как парфянская стрела, точно упавшая с небес, вонзилась легату в горло у самого обреза панциря. Среди невероятного замешательства центурионы сняли тяжкое тело начальника с коня и осторожно