В дни Каракаллы

у обращены на него, и, вероятно, чувствовал себя в центре событий.

Август поманил рукой Адвента:

— Что там происходит? По какой причине задержка?

Старик передал ему сообщение трибуна.

— Успеют ли башни сегодня приблизиться к стене? — крикнул император Корнелину, наклоняясь к нему с вала.

Задирая голову, трибун объяснил, что это возможно, если удастся прогнать со стены парфян. Для этого надо пустить в ход метательные машины.

— Он прав, — обернулся император к Адвенту. — Прими меры!

Когорта лучников и сорок онагров, мечущих небольшие ядра, а также пальмирские пращники были немедленно направлены туда, где работали «черепахи». Воины кричали из-под навесов стрелкам:

— Товарищи! Цельтесь лучше! Богомерзкие парфяне убили Африкана и Тиглия!

— И у нас поразили троих! — сообщали в гневе из другой «черепахи».

Среди ночной тишины имена двух павших воинов должны были долететь до слуха Каракаллы. Я подумал, что Африкану и Тиглию понадобилось умереть от стрел, чтобы имена их стали известны императору. Но бедняги уже были в царстве мертвых.

Стрелки натянули тетивы, и тучи стрел, описав в воздухе прекрасную кривую, обрушились туда, где пылала смола. Огонь служил отличным прицелом. Очевидно, стрелы поражали парфян, и они поспешно потушили гигантский факел, догадавшись, в чем причина удачных попаданий. Тогда «черепахи» со скрипом кое-как сколоченных колес снова двинулись вперед.

Накануне в лагерь прибыли повозки на волах и вьючные верблюды с припасами всякого рода. Я видел, как радовался Корнелин, созерцая горы материалов — амфор, бревен, досок, воловьих кож, кирок и всего, что требуется при осадных работах. В амфорах привезли серу для зажигательных фалариков, оливковое масло, вино, уксус. Караваны верблюдов доставили из Синагры печеные хлебы и корм для животных. Уже были готовы виней, как называются у римлян передвижные оборонительные щиты, сплетенные из лоз, и вслед за ними медлительно и страшно двигались к стене осадные башни. Их с усилием тащили скрытые внутри огромных сооружений дюжины волов.

Я имел полную возможность наблюдать, как ведет себя в боевой обстановке трибун Корнелин, и должен отдать дань его хладнокровию и распорядительности. Все силы он отдавал воинским предприятиям, не имея в жизни другой цели. Но хотя он не делился со мной своими переживаниями, однако мне почему-то казалось, что трибун часто обращается мысленно к той, что жила на берегу Дуная, потому что однажды в ответ на какие-то свои размышления вдруг сказал вслух:

— Или в самом деле меня поразит парфянская стрела?

Рабы, приставленные содержать в порядке оружие трибуна и одежду, варить ему пищу и готовить постель, жаловались, что господин стал теперь проявлять гнев за малейшее упущение.

Наступила еще одна ночь. Мне не спалось от духоты, хотя я лежал на плаще под открытым небом, а не в шатре, где храпел Маркион, и я пошел побродить по лагерю в надежде увидеть что-нибудь интересное. От нечего делать мне захотелось посмотреть на баллисты. Я знал, что