Варяги и Русь

В ту же минуту, когда крыша обрушилась, раздался крик:

   — Остановитесь! Остановитесь!..

Это ехал сам князь с Извоем, Руславом и, другими, но было уж поздно...

Несмотря на крик: «Остановитесь!» — Божерок продолжал кричать:

   — Всех, всех христиан долой... Довольно смеяться и надругаться над нашей верой. К Симеону на Почайну... В село Займище... Там гнездо нечестивцев...

   — Прочь! — раздался вдруг чей-то голос. — Прочь!..

И из толпы вышел старик лет семидесяти пяти с двумя медведями, видя которых, народ попятился.

   — А, и вы все за христиан! — воскликнул Божерок и бросился на Якуна: медведи поднялись на дыбы и остановили жреца.

   — Бери его! — крикнул Якун. — Тю, его, побратима Олафа... Да сгинет его род треклятый...

И он сам накинулся на Божерока, но в эту минуту раздался страшный визг, и колдунья Яруха встала между Якуном и Божероком.

   — Ха, ха, ха!.. Настал час моей мести... Люди, берите его!.. Он тоже христианин!.. — взвизгивала она, бросаясь на Якуна. — Не прикончил тебя Олаф, так я прикончу, голубчика... Вот тебе моя месть! — крикнула она, всаживая ему нож в горло. — Ты отдал меня на поругание, ты лишил меня сына, ты был моим несчастьем, и я отплатила тебе!.. Околевай, треклятый... Ха, ха, ха!.. Где мой сын, где мой Руслав, где кровь моя... Ха, ха, ха!..

И колдунья помчалась куда-то с окровавленным ножом в руках...

XXVII

Вернувшись в терем, Владимир предался отчаянию: ему жаль было, что он поддался настоянию Божерока и проявил слабость; ему не следовало поддаваться и предавать смерти человека, которого все уважали. Хмельной мёд, который он пил кружку за кружкой, не пьянил его и не успокаивал...

Отроки смотрели на него и говорили между собой:

   — Недоброе с князем приключилося... Как бы его лихоманка не стала трясти. Вишь, как осунулся...

   — Знать, на него подействовала сегодняшняя жертва... И впрямь... Что пользы в ней!.. Людей только изводить... Шутка ли — три человека... А всё этот владыка... Уж и настойчив же он, треклятый...

День прошёл, и вечер настал, а Владимир всё ещё не переставал метаться по светлице. Уж и мёду не требовал, только слышались тяжёлые вздохи. Когда отрок Всеслав наконец осмелился войти посмотреть, что с князем, то не узнал его: на Владимире лица не было.

   — Княже, что с тобою! — воскликнул отрок. — Аль сильно неможется?..

   — Да, неможется, — еле ответил князь. — Веди в опочивальню и зови знахарей и знахарок... Видно, конец мой пришёл...

Всеслав провёл князя в опочивальню и послал за знахарями. Побежали и к Ярухе... Но, увы, её застали умирающей в своей избушке, а подле неё Руслава.

Хотя обегали весь Киев и привели с собой всех знахарок, все их заговоры, наговоры, зелья и волхвования ни к чему не привели. Владимир метался и бредил... Руслав и Извой не отходили от постели больного... Они привезли Марию и её няню-старуху и общими силами поддерживали в нём бодрость духа, поили разными травами, главное, молились о ниспослании здоровья князю.

Благодаря их неусыпному труду горячка вскоре прекратилась и Владимир начал поправляться и вставать с постели... Но после болезни он стал до того задумчив и мрачен, что все не знали, как развлечь его... Казалось, ничто не мило было ему.

Но вот однажды старейшина Богомир пришёл, по обыкновению, навестить его и предложил поехать в Предиславино поохотиться. Князь немедленно велел снарядиться в путь... Уезжая, он заметил Руслава, который был бледен как полотно.

   — Что с тобою, Руславушка? — спросил он. — Тебе, знать, тоже неможется...

   — Да, государь, — отвечал Руслав, — но мою болезнь излечит только одна могила...

   — Могила!.. В эту пору могила!.. Нет, Руслав... Мы развлечём себя, а потом пойдём на радимичей да на болгар, а там... всё как рукой снимет... Вот и я болен был, да оправился...

   — Твоя болезнь, государь, другая, а невесты и матери мне никто не возвратит...

   — Да, ты прав, молодец... Тяжело сердцу твоему, да что поделаешь?.. Изныванием только себя изведёшь, а ты мне нужен... Извой да ты — вся моя надежда...

Разговаривая, они проезжали мимо жертвенной площади. Смрадный дым застилал её, и Владимир поскакал быстрее, чтобы не смотреть на жертву и не видеть Божерока. Жрец видел, что князь явно пренебрегает жертвоприношениями, но теперь не мог остановить его, так как знал, что попал в опалу... Даже во время болезни князь не хотел принять к себе жреца.

Люди начали избегать приношения жертв и, многие, проходя мимо Перуна, даже не кланялись и не снимали шапок... Божерок видел, что его влияние совсем ослабело. Однако он задумал отомстить князю. Когда он пришёл навестить князя и тот не принял его, он поехал в Предиславино и, проговорив с Вышатой, прошёл в терем Рогнеды. Она удивилась его приходу, но когда тот заговорил с ней о нечестии князя и его неблагоразумных поступках по отношению к ней, она поддалась его влиянию и отвечала:

   — Да, горька и неприглядна моя жизнь... Так бы и наложила на себя руки, да жаль детей... Они не виноваты, что отец их жестокосерд.

   — Зачем налагать на себя руки!.. — возразил он. — Лучше наложить на него... в твоих он руках... Пора бы уж и в родную сторонку... Чай, все полочане с радостью встретили бы тебя и признали князем твоего старшего сына.

Рогнеда задумалась.

   — А что скажет народ киевский? — спросила она.

   — Будет молчать. Хоть влияние моё на него поколебалось, но я силой заставлю повиноваться мне, и покричат да и успокоятся... Тем более что ведь это сделаешь ты, а не кто другой... Можно так сделать, что и следа не останется... Умер, мол, и кончено.

   — Спасибо... Я подумаю о том, и коль что случится, то вся надежда на тебя, владыка... В накладе не останешься.

   — Ничего не хочу... Действуй, а об остальном я позабочусь.

И он ушёл, довольный.

Проехав площадь, вся свита, во главе с Владимиром, поехала во весь опор; князь любил быструю езду и состязался с каждым, у кого были хорошие скакуны. Разумеется, что таких скакунов, как у князя, ни у кого не было и поэтому он далеко опередил всех и въехал в лес. Мало-помалу все рассыпались по лесу. Звуки охотничьих рогов раздавались то в одной, то в другой стороне. Уже смеркалось, когда охотники начали подъезжать к Предиславину. Вдруг Извой и Руслав заметили вдали Торопа, разговаривавшего с каким-то человеком, но, видя приближающихся охотников, он скрылся в лесу.

Нагнав Торопа, Извой спросил, кто был этот человек.

   — Али не узнал, боярин?.. — отвечал Тороп.

   — Кажись, Стемид?

   — Да, он, горемыка... Истомился весь по своей подруженьке... Надо бы пособить горю... Только бы князь повеселел хоть немного... Тогда бы и Вышата заплясал, досталось бы ему, окаянному... Чай, теперь не засадит в тёмную...

   — Ты прав... Хорошо, что сказал; если князь сегодня вечером будет весел, я непременно напомню ему... Чай, и она исстрадалась, бедная...

   — Оксана словно воск стаяла, а бедняжке Светозорушке — вечная память...

   — Как, умерла?..

   — Да, преставилась уже давно, — сказал Тороп. — Вышата хотел, чтобы она была его женой, а она не поддалась, ну, он её в чёрные работницы, да плетьми начал постёгивать... Так она и стаяла, горемычная... И Оксану хотел туда же отправить... но та шустрая — обманом берёт: молвит, князь приедет — повинуется ему...

Все начали съезжаться у ворот потешного двора, а князя не было.

   — Куда же девался князь? — спрашивали все друг у друга.

Подождали, а его всё не было... Дружина начала беспокоиться, все поехали обратно в лес навстречу князю.

Расставшись с Торопом, Стемид повернул к речке Лыбеди. Заметив охотников в княжеских кафтанах, он не хотел попадаться им на глаза. За ним уже давно следили Вышатовы челядинцы и однажды намяли ему бока, но он продолжал приходить на условное место и хоть одним глазком посмотреть на свою дорогую Оксану, которая выглядывала в окошечко и разговаривала с ним, но уйти никак не могла: строго следили за нею...