Варяги и Русь

   — Смерть, и самая ужасная смерть... выдернуть у него язык из гортани и сжечь на костре малого жертвенника, ибо он не достоин лежать на большом, потому что, чтобы искупить его вину перед Перуном, нужна другая более достойная жертва...

   — Несомненно, — сказал Владимир, — что во всём этом есть частица вины Извоя; что он не поклонился божичу — виноват; что он говорит о наших богах — виноват; но чтоб обвинить его в богохульстве, мало доказательства, и я скажу даже, что он — невинен, понеже он христианин и не обязан кланяться чужим богам; богохульником может считаться лишь кланяющийся нашим и извергающий им хулу... Как вы поведаете, други мои, старейшины и воеводы, — прибавил он, обращаясь к присутствовавшим.

   — Княже! — поднялся один из старейшин, по имени Богомир, старец весьма почтенный, побывавший во многих боях во время княжения Игоря и Святослава. — Дозволь мне, старику, вымолвить словечко, не в защиту того или другого, а по правде...

   — Молви, старина! — крикнули все. — Ты старее всех нас, и почитай, знаешь больше нашего.

   — Знанием своим не хвалюсь, а буду молвить, что думаю. Коли Перун наш Бог и Извой язычник, то велика вина его, и ты должен наказать его, понеже этим он оскорбил и тебя, князь; но если Извой христианин и утверждает, что наши боги бессловесные истуканы и что в этом убедиться легко, так как все они были выброшены твоей бабкой Ольгой и молчали, то не пожалеешь ли, князь, человека, который предан тебе душой и телом, служит тебе верою и правдой, хоть он христианин? Ведь если он прав, то ради дубового обрубка дерева жаль лишиться храбрейшего воина, которому мы обязаны многими победами... А если бы он не уважал тебя, князь и не желал прославления нашей Руси, то и не служил бы ей, а пошёл в Царьград, как и другие... Хоть наш верховный жрец почтенный человек и всеми уважаемый, но не увлекается ли он в своём рвении к служению...

Божерок хотел было что-то возразить, но Владимир приказал ему помолчать.

   — Поэтому, государь, — продолжал Богомир, — учини суд справедливый и беспристрастный, дабы не лишиться зря человека, который уверенно говорит о безразумии и бессловесности Перуна... Пусть сам божич молвит о своём оскорблении и заявит свою волю для казни виновника, нарушителя благочестия и порицателя его святости, и тогда я первый вонжу в него старческою рукой свой меч.

Слова Богомира произвели большое впечатление на всех, даже на Божерока, но он настаивал на немедленном наказании Извоя; однако он не нашёл ни в ком поддержки.

   — Так как же быть нам, старейшины? — спросил князь.

   — Если владыка настаивает на наказании, — отозвался воевода киевский, — то учини, государь, так, как советует мудрейший из нас старейшина Богомир, а пока прикажи заточить Извоя в особую горенку до завтра, пока мы всё пообмыслим, прав ли он или виноват... Сегодня уж поздно судить да рядить.

   — Да будет по-вашему, — мрачно ответил князь и встал из-за стола. Верховный жрец был недоволен тем, что суд отложен до следующего дня. Кроме того, он заметил, что влияние его начинает падать, так как почти все старались оправдать Извоя.

Князь ушёл в свои палаты, но не повелел запирать на замок Извоя, а взял его с собой.

   — Я буду твоим сторожем, а моя опочивальня — твоим заточением, — сказал он. — Ведь молвил тебе: будь осторожен, а ты, словно назло, при всех сказал то, что говоришь мне наедине. Божерок силён и может возмутить против меня весь Киев.

   — Государь, — отвечал Извой, — если только злоба народа коснётся тебя, то я сам положу за тебя свою голову.

   — Да охранят тебя боги от этого, — сказал Владимир.

Весь этот вечер князь и Извой пробыли вместе, пили мёд и вино и беседовали, какая вера лучше и какие имеет преимущества перед языческой... Владимир рассказал ему свой сон, который он видел в прошлую ночь.

   — Вот, государь, — сказал Извой, выслушав его, — даже во сне ты видишь всё то, что некогда говорила тебе твоя бабка Ольга, что говорю я и другие...

   — Да, потому всё вижу, что все вы уж много жужжите мне в уши о своей вере.

   — А ведь сны часто сбываются.

   — Почём знать, быть может, сбудутся и эти. А где же Руслав? — вдруг спросил Владимир. — Что его не видно: не болен ли?..

   — Да, князь, действительно болен...

Извой рассказал о том, что случилось с Зоей.

   — Бедный! — воскликнул князь. — Завтра поутру привезти его в терем и утешить... Ах, мой дружок, ах, мой желанный... — охал Владимир. — Всему виною Олаф проклятый...

Божерок, вернувшись домой, не находил себе места от злости. Наконец, придя к заключению, что Владимир не легко расстанется со своим избранником и предпримет все средства для его оправдания, он решил начать не с Извоя, а с Феодора.

Утром, совершив жертвоприношение, верховный жрец отправился на суд, как обвинитель Извоя. Было ещё рано, и он застал Владимира одного.

Войдя в светлицу, Божерок, не кланяясь, прошёл к окну, у которого стоял Владимир. Бросив на него недовольный взгляд, князь сказал:

   — Что ж, ты доволен, что обвинил ни в чём неповинного человека?.. Разве ты не нашёл кого другого, для умилостивления божича?

   — Каюсь, князь, — отвечал жрец, — что причинил тебе этим много неприятного... Я видел это вчера и знаю, что тебе тяжело расстаться со своим любимцем и побратимом, но что делать?.. Перун требует человеческой жертвы... Поэтому я целую ночь молился и просил изменить свой гнев на милость или перенести его на другое лицо...

   — И что же? — спросил князь.

   — Отец наш милостив... Вняв моему молению, он снизошёл на милость и сказал, что прощает тебя и твоего слугу Извоя...

   — Он сам тебе сказал это?

   — Нет; сегодня утром, придя в капище, я предал смерти своего любимого пса и гадал на его внутренностях, а потом бросал у ног Перуна палочки для волхвования, и он потребовал от меня вместо Извоя другую, не менее великую жертву, но ничего не стоящую для тебя.

   — Говори, какую, и если она не касается моей дружины и людей, то я заранее обещаю исполнить твоё желание... У меня много лошадей, быков и овец, и если он требует всех их, то принеси их в жертву, только освободи меня от человеческих...

   — Нет, княже, он желает именно человеческой... Кровь коней, быков и овец надоела ему, и в искупление оскорбления, нанесённого ему твоим слугою, ты не дорожи одним человеком: Перун пошлёт тебе за это здоровье, счастье и победы. Прикажи кинуть жребий, и на кого падёт он, тот и должен быть принесён в жертву разгневанному богу.

   — Разве нет другого средства для удовлетворения ненасытной утробы Перуна? — воскликнул князь, сверкнув глазами. — Ему была дана отроковица, почему же он упустил её, если он действительно бог и нуждался в человеческой жертве?

   — Не богохульствуй, князь, — строго сказал жрец, — ты, кажется, отступаешь от веры своих предков и покровительствуешь христианам...

   — Да будет по-твоему, — сказал Владимир, смягчаясь. — Возьми свою жертву, но помни, что я в последний раз исполняю твоё требование в угоду Перуну... Больше не дам ни одного человека...

   — Хорошо, увидим, — проронил многозначительно жрец.

XXVI

Едва настало утро и солнце озарило землю, как народ киевский начал сходиться со всех сторон на площадь к капищу Перуна. С каждой минутой становилось всё многолюднее, поодаль стояли особняком несколько человек из княжеской дружины.

   — Кого принесут в жертву? — спросил один из них.

   — Молвят, человека, — ответил кто-то, — на кого падёт жребий... быть может, на меня или на тебя.

   — Без жребия уж намечен, — отозвался третий. — Слыхал стороною — сын Феодора.

   — Как Феодора! — воскликнул первый. — Да ведь он наш варяг... Разве мы затем остались на службе у Владимира, чтоб он предавал наших в жертву своим богам?

   — Такова воля его... Молвят, что один из его дружинников оскорбил Перуна, и вот в искупление вины верховный жрец решил принести жертву человеческую.