Последние хозяева кремля. «За кремлевскими кулисами»

Фильм всячески проводит мысль, что органы ныне, главным образом, заняты охраной порядка внутри страны, о чем свидетельствует и переименование отдела по борьбе с диссидентами в отдел по охране конституции, что ныне КГБ не опасен, а опасно ЦРУ, т. к. оно не контролируется американским правительством, в то время как Ведомство даходится под строгим контролем. Под чьим контролем оно находится, было продемонстрировано на пленуме. Именно заботами генсека положение органов в системе режима оставалось неизменным. От внимательного наблюдателя не укрылось, что он отдает предпочтение ведомству своего ментора и перед партией. Подвергая ее частой критике, Горбачев ни разу не выступил с критикой органов.

Почему, за какие заслуги был введен в состав высшего руководства страны бывший специалист по зарубежному шпионажу Крючков, объяснено не было. Оставалось только предположить, что это явилось оплатой за оказанные услуги. А раз так, то нет все же дыма без огня, и, видимо, что-то против Горбачева затевалось. По неподтвержденным сведениям (но кто же их подтвердит?), председатель КГБ регулярно получал доклады от своих осведомителей среди сотрудников противников генсека. Это не было новшеством. Так делалось со времен Ягоды, Ежова и Берии. Тогда, правда, осведомителей приставляли ко всем без исключения членам Политбюро. На сей раз Крючков оказался лоялен по отношению к Горбачеву. Могло получиться наоборот, и тогда доклады его осведомителей сработали бы против генсека. И не он произносил бы свою обвинительную речь на предшествовавшем пленуму заседении Политбюро, где решалась судьба его противников, а кто-нибудь другой. И стране, как в добрые старые времена сообщили бы, что Михаил Сер геевич „ушел на пенсию по состоянию здоровья”. Удаление противников генсека напомнило, что слухи о смерти привычных диктаторских методов избавления от неугодных — преждевременны и разговоры о партийной демократизации — для наивных. Как отметил в одном из телевизионных интервью Д. Кеннан, „Горбачев показал, что не боится использовать все имеющиеся в его распоряжении средства для защиты своего положения”.

Он располагает огромной „абсолютной, практически неограниченной властью, — предупреждал Сахаров, когда весной первая сессия Съезда народных депутатов избрала генсека председателем Верховного Совета. — Концентрация такой власти в руках одного человека чрезвычайно опасна”. Пленум это подтвердил. Теперь власть эта еще более возросла. Горбачев выразил нежелание использовать старые, т. е. сталинские методы. Даже если он сдержит свое слово, то где гарантия, что слово сдержит его преемник, которого конституция наделила столь широкими полномочиями? Однажды в разговоре с британским министром иностранных дел А. Иденом Сталин заметил, что роковая ошибка Гитлера в том, что тот не знал, где остановиться.

— Вы напрасно улыбаетесь, господин Иден, я знаю, где остановиться, — заверил гостя диктатор.

Знает ли нынешний преемник Сталина, где остановиться? Будут ли знать те, кто придет ему на смену? Или они начнут оттуда, где остановился Сталин, и продолжат его дело? Возвращение в определяющий политику страны орган шефа секретной полиции особого оптимизма не вызывало. Это расценивалось не только как пренебрежение чувствами граждан, которым гласность раскрыла глаза на то, какую зловещую, бесславную роль играли в их жизни „славные органы”, но и как предупреждение. За рубежом и внутри страны все громче начинали звучать голоса тех, кто, наблюдая за его действиями, приходил к заключению, что он совсем не намерен устанавливать в стране демократию и рыночную экономику, а стремится спасти все, что можно спасти в существующей системе, идя на некоторые уступки в области прав человека, устраняя наиболее устарелые одиозные черты режима, заменяя старые, законы новыми, более современно сформулированными.

Укрепление положения генсека — председателя на вершинах власти отнюдь не свидетельствовало об укреплении его позиций внутри страны. Скорее наоборот. Закончившийся пленум создал ему больше врагов, чем друзей. Официально он созывался для рассмотрения национальных проблем. Но ничего нового предложено не было. Следуя примеру своих предшественников, Горбачев вновь пытается лавировать, стремясь предотвратить обострение конфликтов, он прибегает к древней римской практике „кнута и пряника”. С одной стороны он идет на уступки, выступая за большую экономическую самостоятельность Прибалтики, с другой, он заявляет, что не потерпит никакого проявления самостоятельности на Украине, и направляет войска для подавления проявлений самостоятельности в Ереван и Тбилиси. Причем делается это так, что каждая уступка заносится в зачет генсеку, а за репрессии вина возлагается на кого-нибудь другого. Примерно то же происходило и в сталинские времена, когда множество арестованных, загнанных в лагеря, обвиняли в своих несчастьях кого угодно, но продолжали верить в непорочность „земного бога”. За кровавую расправу в грузинской столице в апреле 1989 г. ответственным был признан якобы поплатившийся именно за это местом в Политбюро В. Чебриков, хотя маловероятно, чтобы решение об использовании войск Закавказского военного округа в таком масштабе и для таких целей могло быть принято без санкции председателя Комитета обороны, т. е. Горбачева.

Признав устами своего главного идеолога А. Яковлева незаконность пакта Молотова—Риббентропа, лишившего Литву, Латвию и Эстонию независимости, Кремль тем не менее отказался признать незакон-

ность его последствий — советской оккупации прибалтийских государств, что должно было представляться абсурдом выпускнику юридического факультета Горбачеву. Пленум еще раз подтвердил решимость партии сохранить империю.

В выпущенном им документе обращал на себя внимание тот факт, что именно сейчас в такой сложной обстановке обострения национальных противоречий сочтено было важным объявить русский язык государственным на всей территории страны. Расценить это можно было только как отчаянную попытку найти поддержку у растущих сил русского национализма. С какими же русскими националистами пыталась установить контакт дискредитировавшая себя партия? С потомками ли тех, кто когда-то поддержал большевиков в надежде сохранить империю? Такого рода националисты ради империи пошли и на духовное разложение нации, и ее рабство, и осквернение ее святынь, и преследование религии, и разгром ее культуры.

Или же Горбачев, позволив пышно отпраздновать 1000-летие крещения Руси, был готов на союз с теми здоровыми и заслуживающими всяческой поддержки силами, выступающими за возрождение русского народа, пробуждение в нем утерянных за годы советского режима моральных ценностей, восстановление необходимой всему человечеству русской культуры, освобождение русских от иллюзорного имперского величия, вернув им свободу и благополучие?

Оставив без ответа этот вопрос, пленум недвусмысленно отвергал какую-либо возможность выхода республик из Союза и объявил, что внутрисоюзные границы пересмотру не подлежат. В общем, напряженность в отношениях между республиками после такого документа не только не уменьшилась, а, наоборот, возросла. А выступившая буквально перед самым началом пленума с декларацией о том, что она намерена „добиваться независимости в ходе перестройки” литовская компартия и после пленума своей позиции не изменила.

— Прежде всего мы добиваемся экономической независимости, — объяснил первый секретарь партии Альгирдас Бразаускас, с которым мы вели беседу в массивном здании ЦК компартии Литвы в центре Вильнюса хмурым ноябрьским утром 1989 года.

На следующий день после нашей беседы А. Бразаускас был вызван в Москву, где от него потребовали объяснений, почему литовская компартия добивается независимости.

Удалив из Политбюро еще одну группу своих противников, Горбачев впервые с тех пор, как стал генсеком, добился в нем рабочего большинства. До этого он мог твердо рассчитывать только на голоса Э. Шеварнадзе, В. Медведева и А. Яковлева и ему приходилось искать союза то с одним, то с другим членом Политбюро. С введением в состав партийного ареопага долгие годы работавшего в военной промышленности Ю. Маслюкова, генсек приобретал голос еще одного технократа, недавно выразившего свою полную поддержку программе радикальных реформ. Число тех, на кого мог рассчитывать Лигачев, сократилось. Принимавшие раньше по некоторым вопроса его сторону теперь сами чувствовали себя неуверенно, и это резко уменьшало опасность „дворцового переворота”. А присутствие в Политбюро В. Кючко-ва служило дополнительной гарантией против этого, хотя, как свидетельствовал опыт прошлого, полагаться на КГБ — дело опасное.