Разомкнутый круг

В духовном ведомстве, стараниями генерала Аракчеева, насаждались железный воинский порядок и дисциплина. Через месяц священнослужители ставили Голицына на второе место после Иисуса и даже поговаривали о том, чтобы причислить его к лику святых…

И еще одна интрига будоражила кровь российской общественности – арест и обвинение известного композитора Александра Александровича Алябьева в убийстве купца.

Большинство не верило в это убийство, и дело пытались замять… И замяли бы, коли не бдительный Пущин. Чтоб попасть на страницы газет и языки сплетников, надворный суд под его председательством принял дело под свою юрисдикцию. А, как известно, Пущин не считал себя простым человеком… Он до того был индивидуалист, что даже если вдруг у него зачешется брюхо, то не снаружи, как у обыкновенных людей, – а изнутри, что свойственно лишь его неординарной личности!

Он один верил в виновность подследственного, так как в деле, по его мнению, имелись несомненные доказательства виновности Алябьева. И, несмотря на то, что вмешались влиятельные лица, несмотря на усиленные просьбы и даже подкуп – ничего не помогло, коль за дело взялся честняга Пущин.

После долгой и упорной борьбы он настоял на обвинительном приговоре, и Алябьева сослали на каторгу в Тобольск.

Либералы на это решение смотрели как на гражданский подвиг. И только в середине тридцатых годов композитора возвратили в Москву – приговор оказался судебной ошибкой!

Зато в обществе говорили о Пущине, единственной заслугой которого была дружба с Пушкиным…

Полковник Максим Акимович Рубанов вместе с командиром лейб-гвардии Конного полка графом Алексеем Федоровичем Орловым получили приглашение присутствовать на обеде в Зимнем.

Император был скучен и ел без аппетита, едва промолвив несколько слов с приближенными.

В конце обеда Рубанов вместе с другими придворными наблюдал, как к императору подошел лакей и, поклонившись, на серебряном подносе протянул карточку, как оказалось, с именами начальника гвардейского штаба бывшего адъютанта Аракчеева генерал-майора Клейнмихеля и никому не известного унтер-офицера Шервуда.

– Пусть подождут, – вяло произнес Александр и продолжил обед.

Через некоторое время, бросив на стол салфетку, встал и вышел в приемную. Брезгливо глянул на Шервуда и, кивнув генералу, прошел в кабинет.

«Господи! Вот было бы славно все бросить и уехать из Петербурга… Все равно куда. – Сморщив лицо, подошел к столу и взял письмо Аракчеева: "Батюшка Ваше Величество, всеподданнейше доношу Вашему императорскому Величеству, что унтер-офицер Шервуд объявил мне, что он имеет донести Вашему Величеству касающееся до армии будто бы о каком-то заговоре, которое он не намерен никому более открыть, как лично Вашему Величеству. Вашего императорского Величества верноподданный граф Аракчеев". – Ой, ну и стиль у Алексея Андреевича… Ему бы у Карамзина поучиться или у Пушкина, на худой конец». – Небрежно бросив письмо на стол, позвонил в серебряный колокольчик.

– Просите! – велел вошедшему лакею и сел в кресло.

«Лето, а прохладно». – Зябко передернул плечами, вслушиваясь в робкие шаги унтер-офицера.

– Докладывайте! – глядя в окно, велел он.

– Ваше величество, – вытер пот со лба Шервуд: «Жарко-то как…» – от прапорщика Нежинского конноегерского полка Вадковского я случайно узнал о существовании тайного общества и о заговоре против вашей особы. – Нервно лязгнул зубами.

Император глянул на доносчика, подумав: «Я уже более семи лет знаю об этом, эка удивил. Полагаю, начальник тайной полиции граф Витте подослал своего агента, но с какой целью? – Снова бросил внимательный взгляд на посетителя, бормочущего о конституции, бунте и убийстве царской семьи. – Правильно брат Константин предупреждал меня, что Витт – это такой негодяй, которого свет еще не производил!..

Этих заговорщиков, да мне бы в начале царствования… Горы с ними бы своротил, а сейчас они вредны государству, но не мне их судить… Сам по молодости конституциями и демократией увлекался!» – С отвращением отвернулся от доносчика, который, закончив говорить, со страхом и внутренним напряжением ожидал решения императора.

Александр поднялся и отошел к окну.

Сообразив, что аудиенция окончена, Шервуд щелкнул шпорами и с поклоном покинул кабинет.

Его сменил генерал Клейнмихель.

– Предоставьте ему годовой отпуск для слежки за тайным обществом, – распорядился император, радуясь в душе, что целый год ничего не будет слышать о бунтовщиках и заговорщиках: «А там, может, все как-нибудь образуется… – с надеждой подумал он. – Уезжать! Скорее уезжать отсюда».

И на удивленный взгляд генерала ответил:

– Через год, двадцатого сентября, пусть явится на почтовую станцию в городе Карачев Орловской губернии и ждет там посланца графа Аракчеева, коему и передаст добытые сведения…

«Как славно, что на глаза мне попался этот городишко, – глянул на карту и на записавшего в блокнот начальника штаба. – Как они все мне надоели!..»

В следующем году император осуществил свою задумку и уехал в Таганрог, где лечилась его супруга.

В ноябре 1825 года в Петербурге получили бюллетень о тяжелой болезни императора. Его врач сообщил, что у Александра лихорадка и развивается кризис с крайне угрожающими последствиями. Несколько дней спустя барон Дибич прислал депешу из Таганрога о принятии императором причастия…

Цесаревич Константин в это время находился в Польше и о судьбе старшего брата ничего не знал.

25 ноября великому князю Николаю доложили, что его желает видеть петербургский генерал-губернатор граф Милорадович. Выйдя в приемную, Николай увидел нервно шагавшего из угла в угол с зажатым в руке носовым платком Милорадовича.

– Что угодно, Михаил Андреевич? – подойдя к нему и заглянув в полные слез глаза, с тревогой спросил великий князь.

– Есть одна ужасная новость!..

– Пройдемте в кабинет, – взял его под руку Николай, увидев любопытное лицо фрейлины, вышедшей от его супруги. – Так что случилось? Да говорите же, граф! – в волнении вскричал великий князь, принимая из дрожащей руки Милорадовича пакет.

– Письмо князя Волконского и Дибича, – заикаясь, произнес тот, – император умирает. Надежды никакой.

– Да хранит Бог Святую Россию! – перекрестился Николай.

Они не знали, что император уже был мертв…

Узнав о смерти брата, великий князь Николай первым делом, дабы перечеркнуть пересуды и толки, направился во дворцовую церковь и на Евангелии произнес клятву в верности новому императору Константину, немедленно подписав присяжный лист.

Собравшийся Государственный совет отправил в Варшаву официальное письмо, в котором сообщалось Константину Павловичу, что он является императором России.

Современники считали Александра безвольным, чувствительным и мягким. Он и был таким, когда следовало кого-то наказать или казнить. В его царствование не привели в исполнение ни одной смертной казни и ее даже считали отмененною.

Однако в крупных вопросах, которые затрагивали глобальные интересы России, он всегда занимал принципиальную и жесткую позицию, требовательно настаивая на ней и успешно проводя в жизнь.

Так было во время войны с Турцией.

Император писал своим главнокомандующим: «Мир же заключать довольствуясь иной границей, нежели Дунай, я не нахожу ни нужды, ни приличия». И настоял на этом!

Так же принципиально он отнесся к перемирию с Наполеоном, хотя тот предлагал весьма выгодные условия мира.

«Я перенесу свою столицу на Иртыш и стану питаться одним хлебом, но не заключу мира, пока враг топчет русскую землю».

Престиж и слава России были для него превыше всего!

За время правления он присоединил к России Финляндию и Польшу. Освободил Европу от Наполеона.

Но вот в вопросе с декабристами проявил излишнюю гуманность… Бенкендорф и Аракчеев за несколько лет до восстания на Сенатской площади докладывали ему о тайных обществах и даже перечисляли участников заговора.