Разомкнутый круг

Крепко обхватив раненого, Башуцкий положил его голову на колени и с каким-то потрясением бесконечно кричал: «Граф!.. Граф!.. Графф!..»

Оболенский и Нарышкин начинали мерзнуть.

– Да-а… Ребятам тоже несладко! – глядел князь в сторону красногрудых мундиров Московского полка.

Вдруг московцы закричали: «Ура!» – и замахали киверами с высокими султанами. Штыки закачались над их головами.

Народ заволновался, и толпа качнулась к Неве, потащив с собою друзей. Раздались крики: «Ура, Константин! Да здравствует конституция!»

Через минуту они поняли причину: со стороны Адмиралтейской площади к восставшим бежали солдаты с красными лацканами на мундирах и синими воротниками.

– Лейб-гренадеры! – с воодушевлением сообщил кивнувшему головой Нарышкину князь.

Он, неожиданно для себя, держал сторону не хотевших присягать Николаю полков.

«Ура, Константин!» – снова закричали в толпе.

Прокашлявшись и набрав воздуха в легкие, князь Григорий изо всей силы рявкнул: «Ура, Константин!»

Серж задохнулся от хохота.

– Смотри, а то опять сошлют в Молдавскую армию.

Только все немного успокоилось, как со стороны Галерной застучали барабаны и на площадь, взвод за взводом, четко чеканя шаг, вступили солдаты в черных мундирах.

– Гвардейский флотский экипаж! – отчего-то радуясь, сообщил Сержу князь. При грамотном командовании с такой силищей можно свободно посадить на трон даже будочника Чипигу, а не то что Константина. Эх, выпить бы сейчас… И куда все лоточники запропастились?

Конногвардейский полк наконец-то построился, и генерал-майор Орлов, перекрестившись, повел его прежде шагом, а затем малой рысью по Почтамтской улице, мимо Исаакиевского собора, по Вознесенской, мимо дома Лобанова на Адмиралтейскую площадь.

Остановив конногвардейцев и чуть подумав, Орлов повернул кирасиров фронтом к Петропавловской площади и приказал выровнять ряды.

Тут же по полку прошла суматоха, и раздались смешки: на площадь во весь опор влетели кавалергарды, ведомые своим командиром полковником Апраксиным.

– Проспали кавалергарды! – ржали конногвардейцы. – Ну да! Им далече сюда из своих казарм у Таврического сада скакать…

– Смир-р-рна! – раздалась команда, и трубачи заиграли встречу.

От построенного справа батальона преображенцев манежным галопом в их сторону скакал статный генерал в голубой ленте.

– Царь, царь, царь… – прошел шепот по строю.

Орлов, салютуя шпагой, поскакал навстречу.

Трубачи смолкли. Командир полка четко отрапортовал, и оба подъехали к полку.

Император поздоровался. Дружное и воодушевленное «ура!» было ответом на его приветствие.

Из рядов мятежников раздалось: «Ура, Константин!»

Николай отъехал к преображенцам, а Орлов скомандовал:

– Конногвардейцы… Смир-р-рна! Палаши вон!

Клинки лязгнули о железные ножны.

Первый дивизион пошел налево и вдоль здания Сената. Второй и третий не спеша потянулись вдоль Адмиралтейского бульвара. Дойти до самой набережной эскадроны не сумели: там высились кучи крупной гальки, выгруженной с барок для постройки Исаакия.

Рубанов остановил свой дивизион и скомандовал поворот на месте – лицом к площади.

Командир другого дивизиона, полковник Захаржевский, отдал такую же команду, и теперь фронт всех четырех эскадронов повернулся в сторону восставших.

Холодало. Со стороны Васильевского острова подул ледяной ветер. Мерзли ступни в стременах и колени в суконных рейтузах, мерзли пальцы, державшие рукояти клинков, да еще играли на нервах мальчишки, съезжавшие с горы из гальки и норовившие проскочить между лошадиных крупов. Лошади беспокойно фыркали и перебирали копытами, пугаясь шелеста скатывающихся из-под ног ребятни камней.

«Да ну их всех к черту! – ругнулся в душе Рубанов. – Они не решат, кому править, а мы задницы морозь!»

– Вольно! – отдал команду. – Палаши в ножны.

Конногвардейцы повеселели и стали растирать руки и колени.

– Уяснил, салага, для чего баранья безрукавка годна?! – услыхал Рубанов голос унтера Тимохина, обращенный к молодому кирасиру.

К Максиму подъехал полковник Захаржевский.

– А пожалуй, первому дивизиону похуже нашего… – Привстал он на стременах и глянул в сторону Сената, где на другой стороне площади маячили черные конногвардейские каски, и было видно, как с крыши Сената забравшиеся туда строители Исаакия – каменщики, штукатуры, маляры – ссыпали на них камни и дрова.

– Как бы командира не угробили… – стал переживать полковник. И на молчаливый вопрос Рубанова пояснил:

– Тыщу мне вчера продул и сразу не отдал, шельма. Ты же с нами не остался играть…

– Ко мне гости приехали. – Стали успокаивать они коней.

Свора ребятишек, выбежавшая со стороны восставших, начала улюлюкать, гоготать и свистеть. Лошади в страхе шарахались и толкали соседних. Конногвардейцы матерились и орали на пацанов.

– Вот черти! – возмутился Захаржевский. – Всыпать бы им хорошенько. – Отъехал к своему дивизиону.

Мальчишки, набрав полные карманы камней, помчались веселить кавалергардов, а конногвардейцы успокаивали лошадей, похлопывая их по крупам.

– На сенатском дворе поленья сложили, их и таскают на крышу, – услышал Максим голос Тимохина и поехал вдоль фронта своего дивизиона к флангу.

Здесь было еще неспокойнее. Пьяные ремесленники, мастеровые и мужики в тулупах лазили чуть не под лошадиными головами, толкались, орали, матерились, плевались. Мамки с малыми детьми искали мужей, а увидев их, пробирались к благоверным под брюхом у лошадей. Толпа мальчишек кривлялась и показывала языки.

Конногвардейцы поначалу смеялись, но потом насупились, потому как все время приходилось быть в напряжении и держать лошадей на тугом поводу, чтоб они не затоптали нахалов.

Где-то в центре Максим услышал высокий голос Орлова:

– Конногвардейцы, смирно! Палаши к бою!..

Рубанов повернул коня и помчался к середине дивизиона.

– Укороти поводья! – выкрикнул он, останавливаясь, и повернулся лицом к мятежникам. – С места – марш-марш! – отдал команду.

«Черт-дьявол! На своих! – пронеслось в голове. – Неужто станем рубить?» – Рука с зажатым в ней палашом чуть подрагивала.

Он видел, как некоторые кирасиры по пути мстительно перетягивали плашмя палашами особо надоевших мастеровых и мужиков, которые с криком разбегались из-под конских копыт.

Со стороны заговорщиков раздался залп, но картечь пролетела над головами нападавших.

«Тоже своих не хотят гробить!» – отметил Максим и дал себе слово не рубить солдат.

Перепуганные лошади ржали, шарахались от выстрелов, вставали на дыбы, сбрасывая седоков, а то и сами скользили по льду неподкованными копытами и падали.

Строй потерял равнение, и, когда передняя шеренга оказалась перед московцами, раздался сигнал отбоя и команда Орлова:

– Стой! Кругом марш!

Рубанов с облегчением продублировал приказ, подумав, что старых солдат, прошедших с ним войну, осталось совсем немного.

«Вот смеху было бы, ежели бы мы перед французами так», – без злости разглядывал ухмыляющиеся рожи московцев и, отступая, слышал их свист, гогот и обидные крики, как, де, погано на морозе в мокрых рейтузах разъезжать…

«Радуйтесь, что кони на летних подковах ходят, не перекованных на шипы». – Объехал лежащую на земле раненую лошадь и кирасира, распускающего подпругу.

«Чего это он? Видно, седло с вальтрапом вытащить хочет… Вахмистра боится».

– Палаши в ножны! – когда строй остановился, скомандовал Рубанов. – Стоять вольно! Вахмистры. Распорядитесь убрать раненых лошадей, – велел он, слыша нервные голоса кирасиров:

– Чуть башку не разнесли…

– А у меня пуля каску пробила.

– А меня кто-то кирпичом звезданул, только кираса и спасла…

Оболенский наконец увидел лоточника и приобрел у малого две бутылки водки. У забора исаакиевской стройки распили одну бутылку.