Разомкнутый круг

Вы не против, Машенька?

Мари лишь улыбнулась графу – дружба есть дружба.

– Рылеевская «Звезда» восходит на литературный небосклон, острят в Петербурге. Как бы мне тоже хотелось встретиться с поэтом, – позавидовала она мужчинам.

– Эка невидаль, Рылеев! Пушкин – другое дело…

А этот сделал имя эпиграммой на Аракчеева да в двадцать третьем году написал оду «Гражданское мужество», где посвятил строфу генералу Мордвинову… дай бог памяти, – пощелкал пальцами: «Но нам ли унывать душой, пока еще в стране родной, один из дивных исполинов Екатерины славных дней, средь сонма избранных мужей, в Совете бодрствует Мордвинов».

Федор Глинка вхож почти во все сановные дома, он и показал адмиралу сии вирши. Польщенный адмирал познакомился с автором и любезно предложил ему должность правителя канцелярии в Российско-американской компании, которой он является официальным протектором. Вновь испеченный поэт согласился, а в финансовой хватке ему не откажешь, и сейчас мало того, что занимает неплохую должность в компании, так еще издает совместно с Александром Бестужевым «Полярную звезду», про восхождение которой на небосклоне минуту назад говорила моя жена.

– Не слушайте его, Серж, – улыбнулась Мари. – Максим зол на Рылеева, потому как тот вежливо отказался напечатать его стихи.

– Отказался напечатать? Не может быть. Ваши творения, Рубанов, не подвластны времени, особенно про «юного поручика». Это же шедевр!

– Серж, ежели не прекратите смеяться, я тотчас же вызову вас на дуэль, – по-настоящему обиделся Рубанов.

– Молчу, молчу! – дурачась, поднял руки граф.

– А вам, Маруся, как не совестно!

– Когда бесится, меня Марусей называет, – пояснила она Сержу и отвернулась, чтоб скрыть улыбку.

– Сама-то что читаешь, – не обратил внимания на ее колкость Максим. – Подобное этой ерунде лишь Сержу нравилось: например, «Молодой дикий, или Опасное стремление первых страстей». А? Каково? Еще «Нежные объятия в браке и потехи с любовницами». Одно название чего стоит. Ну а самая пикантная вещица – это «Путь к бессмертному сожитию ангелов…».

– Машенька, не слушайте его… Умоляю! Дайте почитать, – попросил Нарышкин.

– …И ведь печатают же. А Рылеев с Бестужевым мои стихи раскритиковали… Поэт, тоже мне. Стихоплет. Никакого патриотизма. Про какого-то пана Войнаровского пишет, – не на шутку разошелся Рубанов.

Мари и Серж, дабы не подливать масла в огонь, лишь молча переглядывались.

– Традиционная черта большинства русских литераторов – лебезить перед власть имущими. Тредьяковский, бывало, поднося хвалебную оду императрице, на коленях полз до трона…

На коленях сейчас, конечно, не ползают – не тот век, но хвалебные оды сочиняют… На примере господина Рылеева видно. Получилось один раз с выгодой, так во второй раз что удумал?.. Императрицам свой журнал преподнес… Самолично в «Литературном листке» у Булгарина читал… Тот с завистью написал: «Издатели имели счастье поднести по экземпляру "Полярной звезды" их императорским величествам государыням императрицам и удостоились высочайшего внимания. Кондратий Федорович Рылеев получил два бриллиантовых перстня, а Александр Александрович Бестужев – золотую, прекрасной работы табакерку».

Вот они… Гордые поэты!..

52

Как и обещал, на следующий день Нарышкин заехал за Рубановым.

– Нынче воскресенье, и, полагаю, Кондратий Федорович будет дома, – произнес Серж, усевшись вместе с Максимом в карету и на скорую руку пролистав взятого у Мари «Молодого дикого…».

Рубанов хмыкнул и отвернулся к окну. Глянув на друга, Серж хотел поинтересоваться, не захватил ли тот стихов про поручика, но передумал.

Карета остановилась на Мойке у Синего моста рядом с домом, где проживал Рылеев. Пока они не спеша выбирались, в подъезд прошли два офицера.

– Похоже, мы не первые! – сделал вывод Серж.

– И даже не вторые! – поддержал его Максим.

Так и оказалось…

Друзья не знали, что по воскресеньям Рылеев давал «русские завтраки», где все было в старом русском стиле, поэтому немного удивились, увидев на столе вместо фарфоровой или серебряной посуды деревянные блюда и ложки, солонки с петушиными гребнями и, конечно, самовар.

Кроме них собралось около десятка гостей. Некоторых они знали.

Убрав за пазуху письмо, согласно правилам приличия, Рылеев стал представлять присутствующих:

– Сергей Иванович Муравьев-Апостол. Получил воспитание в Париже и служил в старом Семеновском полку. После известной всем истории переведен подполковником в Черниговский полк.

Раскланявшись, подошли к следующему гостю с черными усами и черной повязкой на лбу, прикрывающей, как оказалось, давно зажившую рану. От раненого приятно тянуло мадеркой.

– Александр Иванович Якубович. Капитан Нижегородского полка. Храбрый кавказец, гроза чеченов, – между тем представил его Рылеев.

Черноусый окинул их орлиным взором и холодно подал руку.

– Для нас это большая честь! – язвительно произнес Максим, подумав: «Вонючий капитанишка».

Нарышкин с трудом удержался от смеха. .

– А это мой друг – Александр Бестужев. Учился в Горном корпусе, был адъютантом главноуправляющего путями сообщения генерала Бетанкура, а потом сменившего его на должности герцога Александра Виртембергского. Талантливый литератор и соратник по журналу…

На этот раз Рубанов холодно протянул руку высокому красавцу, помня о своих ненапечатанных стихах. Нарышкин улыбнулся – то ли Бестужеву, то ли чему-то еще.

– А теперь имею честь представить вас старшему его брату, капитан-лейтенанту Николаю Бестужеву, воспитаннику Морского корпуса.

Не успели они пожать руку морскому волку, как к ним шагнул плотный среднего роста офицер с едва заметными рябинками на смуглом лице и представился сам:

– Инженер-подполковник путей сообщения Гавриил Степанович Батеньков. – После чего склонил голову в коротком поклоне.

Рылеев, как показалось Максиму, остался не совсем доволен бестактной выходкой своего друга и добавил:

– По протекции Сперанского, делавшего ревизию в Сибири, переведен в столицу и сейчас служит у Аракчеева.

Князь Евгений Петрович Оболенский, – подвел их хозяин к следующему своему гостю.

Нарышкин встречался с ним в Москве и на правах старого знакомого дружелюбно раскланялся, незаметно мигнув Рубанову, а тот, почему-то вздохнув, крепко пожал руку дальнему родственнику князя Григория.

– А это всем известный Иван Иванович Пущин, воспитанник Царскосельского лицея и один из первых друзей восходящей звезды Александра Пушкина.

На эту фразу гость поморщился, и Рубанов подумал, что тому приятнее было бы услышать, что какой-то там Пушкин дружит с самим Иваном Ивановичем Пущиным.

Максим был наслышан о том, что в 1823 году, во дворце, великий князь Михаил Павлович сделал ему замечание, что не по форме повязан темляк на сабле.

Как? Самому Пущину!.. И он тотчас же подал прошение об отставке.

«Величайшая гордость, – подумал Максим, – и гонор… Не знаю, что и кому он хотел доказать, но его с трудом отговорили затем от поступления на службу в низшую полицейскую должность квартального надзирателя. Сестра, говорят, на коленях просила не делать этого, ведь дед-то был адмиралом. Что за радость дворянину сравняться положением с Чипигами?..» – удивился про себя Максим, слушая, как Рылеев пел Пущину дифирамбы:

– …В 1824 году перешел на службу в Москву судьей в Уголовный департамент надворного суда и, узнав, что Александр Сергеевич из Одессы сослан на безвыездное жительство в псковскую деревню, недавно ездил к нему в Михайловское. Неправда ли, это – подвиг?..

Пущин порозовел от удовольствия.

«Любит, чтоб в обществе о нем говорили, и на все для этого пойдет!» – холодно поклонился ему Рубанов и отошел к следующему гостю, которого Кондратий Федорович представил без видимого удовольствия и весьма коротко:

– Мой бывший сослуживец по полку Косовский.