Царский угодник. Распутин

Документов у подозрительных дядьков в бекешах не оказалось. Юсупов приказал слугам оружие из рук уже не выпускать — всё происходящее ему не нравилось.

В Крым он отъезжал не один — с Ириниными братьями, великими князьями Андреем, Фёдором и Никитой [58]. Никиту сопровождал воспитатель, англичанин Стюарт, высокий, молчаливый, лысый, красноглазый, ничего не соображающий в том, что происходит в России. Самого Юсупова решил проводить его давний, ещё по учёбе в Лондоне, товарищ, английский офицер Освальд Райнер — человек преданный, искренний, посвящённый в детали заговора...

Да, слишком многие знали о том, что произошло, — знали пофамильно участников, детали убийства и даже место, где был сброшен в Неву труп «старца»... Надо было быстрее уносить ноги из взбудораженного города.

Ужинали в тот день поздно, при свечах, в каком-то угнетённом состоянии. Лишь один Райнер пытался развеселить Феликса, но это ему не удавалось, и Освальд, видя тщетность своих попыток, также умолк. Великий князь Дмитрий Павлович отбывал на фронт, в Ставку, через несколько часов.

На вокзал поехали в двух автомобилях, с предосторожностями и револьверами, засунутыми в карманы: телефонные звонки, особенно с заводов, вывели Феликса из себя, он начал нервничать, тревога, поселившаяся в нём, нарастала, клубень пустил свои длинные корни — Юсупов в машине то расстёгивал, то застёгивал крючки на стоячем воротнике своего кителя, сжимал зубы. Пальцы у него дрожали.

Молодой князь Фёдор сочувственно стиснул ему руку:

   — Феликс, Феликс, поспокойнее, дружище! Всё перемелется — мука будет.

   — Твоими бы устами да мёд, Федь, пить, — Юсупов почувствовал, как у него поспокойнело, сделалось невозмутимым, твёрдым, лицо.

Николаевский вокзал был ярко, будто в праздник, освещён, на заснеженной площади толпился безмятежный, приготовившийся к путешествию люд, громко кричали несколько человек с лотками, расхваливая свой товар — шаньги с картошкой, ватрушки с творогом, пирожки с ливером.

Пирожки с ливером есть было опасно — неизвестно, что за ливер был в них положен.

   — Похоже, что меня сейчас арестуют, — неожиданно проговорил Юсупов.

   — С чего ты взял? — спросил Райнер.

   — А видишь, сколько полиции набежало? На этом вокзале никогда не было столько полиции.

   — Спокойно, Феликс. — Князь Фёдор снова стиснул руку Юсупову. — Ты ведь знаешь, что приказ о твоём аресте может отдать только государь, а государя в городе сейчас нет.

   — Но императрица Александра Фёдоровна — это тоже немало, она какое угодно может отдать распоряжение, и не поморщится.

Юсупов был прав. Едва он вышел из автомобиля, как к нему приблизился молодой жандармский полковник и, явно стесняясь миссии, на него возложенной, что-то невнятно, глухо, глотая слова, пробубнил на ухо.

   — Погромче, полковник, — попросил Юсупов, — ничего не слышно.

Тот вытянулся, словно бы находился на параде, и произнёс чётко, сожалея о том, что ему приходится говорить:

   — По приказанию её величества императрицы Александры Фёдоровны выезд из Петрограда вам, князь, запрещён. Вы должны вернуться обратно во дворец и оставаться там до особых распоряжений.

   — Ну что я говорил, Освадвд? — обратился Юсупов к Райнеру.

Тот недоумённо приподнял плечи.

   — Скажите, полковник, государь вернулся из Ставки? — спросил Юсупов у жандарма.

   — Нет.

Хоть и были все готовы к аресту Феликса Юсупова, для спутников это было всё-таки неожиданно, горячий князь Фёдор начал даже размахивать кулаками перед лицом полковника, но Юсупов остановил его:

   — Не горячись, Федя! Полковник-то здесь при чём?

Этот жандарм в голубой шинели действительно был ни при чём.

Поезд ушёл на юг без Юсупова. С Феликсом остались князья Фёдор и Андрей, князь же Никита — ещё маленький для того, чтобы играть во взрослые игры, — отправился на юг со своим дядькой-воспитателем, молчаливым красноглазым Стюартом.

Пока ехали на машине обратно, князь Фёдор всё сдавливал Юсупову руку:

   — Феликс, не беспокойся, всё будет в порядке. Держись спокойно!

Юсупов, надо отдать ему должное, был спокоен, чего нельзя было сказать о Фёдоре, князь Фёдор вёл себя так, будто арестовали его, а не Юсупова.

Великого князя Дмитрия Павловича так же, как и Юсупова, задержали в Петрограде, а утром пришло распоряжение и о его аресте. Собственно, этот арест, как и арест Юсупова, не был похож на те аресты, что привыкла видеть широкая публика, когда задержанного в наручниках, с перекошенным лицом, волокут по улице жандармы: Дмитрию Павловичу поступило распоряжение от командующего главной квартирой царя генерала Максимовича — никуда не отлучаться из Питера, и всё. Но и этого было достаточно.

Обстановка накалялась. Газеты пока молчали. О том, что убит Гришка Распутин, прошли лишь крохотные сообщения, да и то в некоторых изданиях, в двух или в трёх, — из-за ответов Пуришкевича и последующих поправок Юсупова, которые стали известны, было указано, что «убита какая-то собака».

Императрица Александра Фёдоровна, отдав распоряжение об аресте великого князя и Юсупова, превысила свои полномочия. Такое распоряжение мог отдать только государь. А государь в это время находился на фронте, в Ставке, и всё происходящее в Питере доносилось до него лишь как далёкое эхо.

Сказывают, что весть об убийстве Распутина он принял со странно весёлой, облегчённой улыбкой, настроение у него, как было подмечено очевидцами, сделалось приподнятым, и эта приподнятость не покидала его до самого отъезда в Петроград.

Он вообще отходил, преображался в Ставке, на фронте, вдали от своего царскосельского окружения, нудных рассуждений и жалоб Александры Фёдоровны; будучи человеком очень семейным, домашним, он в последние годы тяготился домом, Александра Фёдоровна допекала, добивала его, она и в этот раз из-за убийства «какой-то собаки» поспешила вызвать мужа с фронта в Петроград, хотя царю, как Верховному главнокомандующему, надо было сидеть на фронте — дела там шли очень неважно.

Юсупов перебрался в Сергиевский дворец к великому князю Дмитрию Павловичу — вдвоём, за коньяком и вкусной едой, было веселее коротать время. О том, что царица изменит своё решение до приезда Николая Второго, и не было речи.

В Сергиевский дворец позвонила Муня Головина, подозвала к телефону Феликса Юсупова. Захлебывающимся, истончившимся от слёз голосом она сообщила, что Петроград считает убийцами Распутина его и великого князя Дмитрия Павловича, но она не верит этим гнусным слухам и советует Юсупову с Дмитрием Павловичем быть поосторожнее — на них готовится покушение.

   — Это Рубинштейн с Манусом стараются, — услышав о покушении, мрачно проговорил Дмитрий Павлович, — это их проделки...

   — Чьи бы это проделки ни были, а приготовиться к приёму незваных гостей надо.

   — Пусть лезут... Пусть даже предпримут лобовую атаку дворца — встретим достойно. Они ещё не знают, сколько у меня здесь оружия.

   — Меня о покушении предупредили ещё вчера, — сказал Юсупов. — Звонили рабочие с Путиловского и Обуховского заводов, предлагали свою охрану.

   — Они и сюда будут звонить, вот увидишь.

   — Может, принять предложение?

   — Обойдёмся своими силами, — сказал великий князь, — я не думаю, что покушающиеся будут вооружены пулемётами и гранатами. А от наганов мы отобьёмся.

Ночь была беспокойной. Около Сергиевского дворца появилось полтора десятка человек в бекешах с поднятыми воротниками, очень похожих на тех, что заявились вчера ко дворцу Юсупова. Вышедший к бекешам лакей спросил громко, генеральским голосом:

   — Кто такие?

   — Да вот присланы охранять вас. Кабы чего не случилось...

   — Документы! — потребовал лакей.

Документов у «охранников» не оказалось. Всё как и в случае с охраной дворца на Мойке. И что это за «охранники», стало ясно, и то, почему они стараются передвигаться крадучись, почти не скрипя снегом, и отчего не вынимают рук из карманов. Из-за спины лакея выдвинулось несколько слуг с пистолетами, и «охранники» поспешили убраться.