Царский угодник. Распутин

Пуришкевич попал в обстановку, из которой ему надо было немедленно бежать, шансов выжить там у него не было ни одного. И всё-таки Пуришкевич остался и выжил — организм у него, конечно, был могучий и быстро пошёл на поправку.

Но выписаться из госпиталя ему не дали. Когда он уже готовился покинуть госпиталь, на прощание ему поднесли бокал шампанского — для того имелся какой-то незначительный повод: то ли годовщина взятия Бастилии, то ли день рождения старшей медсестры лазарета — не важно, в общем. Важно другое — после этого шампанского Пуришкевича не стало.

«Известие о его смерти я принял с большим облегчением», — написал Симанович и поставил на этой истории точку.

Печальна была судьба и многих распутинских выдвиженцев. Например, судьба Штюрмера. Управлял он российским хозяйством плохо, ничего путного для страны не сделал и вскоре был вынужден освободить своё кресло, а когда к власти пришло Временное правительство, был арестован. Обвинили его в том же, что и Вырубову, — в шпионаже в пользу Германии.

Подвела Штюрмера его фамилия — то ли немецкая, то ли еврейская, то ли австрийская; Штюрмеру же хотелось, чтобы фамилия у него была какая угодно, только не немецкая. В Петропавловской крепости ему стало плохо, он угодил в мужскую тюремную больницу, но лечение Штюрмеру не помогло, и тогда к следователю В. Соколову явилась жена бывшего премьера Елизавета Владимировна и попросила выпустить мужа под залог.

Денег настоящих в ходу уже не было — наступила пора Керенского и «керенок», которые печатали километрами, ценные бумаги (бывшие ценные бумаги) были ещё в меньшем ходу, чем деньги, но тем не менее Елизавете Штюрмер удалось выкупить мужа под облигации. Она представила «100 билетов Государственного 5 1/2% Военного краткосрочного займа второго выпуска 1916 г., 3-й серии, за №№ 131301 — 131400, тысячерублёвого достоинства каждый, и 30 билетов того же займа пятисотрублёвого достоинства со срочными купонами на срок до 1 октября 1917 года — всего на 115 тысяч рублей», — за эти вот обесценившиеся бумажки Елизавета Штюрмер и выкупила мужа.

Но Штюрмер был уже плох. Через двадцать дней его не стало. Я сам держал в руках заключение, а точнее, протокол осмотра тела тюремными медиками, где чёрным по белому был засвидетельствован грустный факт — кончина бывшего премьера.

«Покойный лежит в палате № 9 на кровати, прикрытый одеялом, подбородок подвязан носовым платком. Кожные покровы бледны, лицо морщинисто, губы чисты, зубы сжаты, язык за зубами лежит свободно, глаза закрыты, зрачки равномерны, тело очень исхудало».

Из заключения следовало, что «смерть Штюрмера могла последовать от совокупности болезней, обозначенных в скорбном листе». А в скорбном листе — по-нашему, свидетельстве о смерти — было отмечено, что Штюрмер страдал «увеличением предстательной железы, задержкой мочи, воспалением мочевого пузыря» и так далее — набор был достаточный, чтобы без врачебной помощи отправиться на тот свет.

По-разному сложилась судьба и других героев этого романа. Печальная участь царской семьи известна — Григорий Распутин будто бы в воду глядел... Сам Николай Александрович был причислен зарубежной Православной Церковью к лику святых, останки же царской семьи были найдены совсем недавно. Хотя, впрочем, споры о том, царской семье принадлежат эти останки или кому-то ещё, идут до сих пор, череп царя был даже отправлен на тончайшую электронную экспертизу в Англию, и оттуда поступило заключение: «Это череп последнего российского императора».

Загадочной и сложной оказалась судьба фрейлины царицы Анны Александровны Вырубовой, в девичестве Танеевой. Во-первых, на неё было незаслуженно вылито много грязи, но в этом потоке были и заслуженные обвинения. Слишком уж недобрую роль играла она в окружении царя, в разного рода сводничестве, в сближении семьи Романовых со «старцем», не будь этого — возможно, и судьба России сложилась бы по-иному. Но тем не менее Вырубова была, и что было ею сделано, то было сделано. Царская семья погибла, Россия, захлёстнутая революцией, изломанная, растерзанная, поплыла в другую сторону, калеча судьбы, уродуя людей. Была изуродована и сама Вырубова. В личной жизни она была глубоко несчастна.

Её муж, старший лейтенант флота Вырубов, оказался «голубым» и к жене за все годы супружеской жизни ни разу не притронулся. Когда её, арестованную, заточенную в один из наиболее сырых и страшных казематов Петропавловской крепости, осматривала медицинская комиссия, то изумлению «революционно настроенных врачей» не было предела — Вырубова оказалась девственницей.

Все домыслы о том, что она была любовницей царя (ходили такие слухи), разом были уничтожены.

Да и сам царь даже в мыслях не мог допустить, что он способен изменить Александре Фёдоровне: Николай, повторяю, был глубоко домашним, семейным и порядочным человеком. То же самое можно было сказать и о царице — она была очень религиозной, болезненной, настроенной мистически, видевшей в каждой странной тучке, появившейся на небе, в каждом скрипе старого дерева или крике ночной птицы свой смысл.

Но вернёмся к Вырубовой.

В семнадцатом году Вырубову арестовывали несколько раз — вначале Временное правительство, потом большевики, и так продолжалось до тех пор, пока она вообще не исчезла с поля зрения. Одни считали, что она умерла, другие — скрылась в бескрайней России под чужой фамилией, третьи же авторитетно свидетельствовали, что бывшая фрейлина ушла за границу — пешком через леса и болота, поселилась в укромном месте и умерла в 1926 году, другие так же авторитетно подтверждали это, только называли другую дату смерти — 1929 год, но никто, почти никто не знал, что на самом деле она постриглась в монахини и жила в Финляндии, в монастыре, до глубокой старости. Скончалась она в восьмидесятилетием возрасте в 1964 году и похоронена на одном из кладбищ под финской столицей. Те, кто страстно желал расправиться с Вырубовой, так до неё и не добрались, хотя жила она под своей девичьей фамилией Танеева, — а желающих расправиться с нею было много. И у белых, и у красных.

В двадцатых годах был опубликован дневник Вырубовой — как потом выяснилось, фальшивый, над которым славно потрудились знаменитый Алексей Толстой и историк П. Щёголев. Видать, на то было спущено указание откуда-то с больших высот, может быть, даже с самого верха, чтобы немного сместить стрелки истории в нужную сторону. Несколько позже в печати появился и подлинный дневник Вырубовой. Признаюсь, что читать и то и другое чрезвычайно интересно.

О жизни Вырубовой нет таких подробных книг, как, допустим, о Николае или Распутине, но фигура эта, может, даже более значительная и зловещая в царском окружении, чем Распутин, и кто знает — вдруг о ней в будущем начнут писать так же страстно и противоречиво, с гневом и болью, с брезгливостью и лаской — кто как, словом, — как сейчас пишут о Распутине.

Недавно из архивных кладовых были изъяты полицейские дела — донесения агентов наружного наблюдения и обычных стукачей, «порядочных граждан», привыкших нежиться на пуховых перинах, из дома лишний раз носа не высовывавших, но очень зорких, — мимо таких никогда муха незамеченной не пролетала, финансовые документы, ведомости и протоколы, вырезки из газет, журнальные переводы с французского, немецкого и английского, телеграммы и письма — в общем, всё, что попадало в руки бдительных полицейских стражей. Раньше эти дела были закрыты — непонятно только, почему, зачем? — и чтобы их получить, надо было пройти такую проверку, как для поездки в капиталистическую страну, — сейчас же запылённые и сдобренные потом полицейские труды открыты. Одна из папок отведена Вырубовой, её горькому, никем не описанному (даже в фальшивом дневнике) периоду, когда она томилась в Трубецком бастионе Петропавловской крепости — больная, голодная, равнодушно взирающая на страшных крыс, прыгающих, словно зайцы, по её койке, бесчувственная ко всему на свете.

В папке — ходатайство её отца, письмо его к дочери, ответное письмо Вырубовой. После этой переписки бывший статс-секретарь и главноуправляющий его императорского величества канцелярией Александр Сергеевич Танеев начал обтаптывать разные высокие пороги, вплоть до кабинета Керенского, добиваясь освобождения дочери.