Разомкнутый круг

Стремительное преследование неприятеля и необыкновенные труды, поднятые вами в сем быстром походе, изумляют все народы и приносят вам бессмертную славу. Не было еще примера столь блистательных побед; два месяца сряду руки ваши каждодневно карали злодеев. Путь их усеян трупами.

Токмо в бегстве своем сам вождь их не искал иного, кроме личного спасения. Смерть носилась в рядах неприятельских; тысячи падали разом и погибали. Не останавливаясь среди геройских подвигов, мы идем теперь далее. Пройдем границы и потщимся довершить поражение неприятеля на собственных полях его. Но не последуем примеру врагов наших в их буйстве и неистовствах, унижающих солдата.

Они жгли дома наши, ругались святынею, и вы видели, как десница Вышнего праведно отомстила их нечестие.

Будем великодушны, положим различие между врагом и мирным жителем.

Справедливость и кротость в обхождении с обывателями покажут им ясно, что не порабощения их и не суетной славы мы желаем, но ищем освободить от бедствия и угнетений даже самые те народы, которые вооружались против России».

Эх! Русская простота и доброта!..

Ведь всякий раз после освобождения мы ничего не получали, кроме плевков и оскорблений!!!

А пока русская армия веселилась, отдыхала и отъедалась в Вильне, доказывая по ночам полячкам, что русские намного крепче французов.

Оболенский Вильну терпеть не мог и уехал в шмулятник.

Нарышкин проводил время с заболевшим Жуковским, а Рубанов трясся в коляске по мощенным булыжником мостовым, заглядывая в гостиницы, магазины и трактиры в надежде встретить пани Тышкевич.

Поэт и гусар по совместительству Денис Давыдов занял Гродно, который сдался со всеми своими потрохами – магазинами и складами.

Через несколько дней, немного отдохнув, армия двинулась дальше, к Неману.

В декабре 1812 года император выпустил манифест об окончании Отечественной войны, а армия ступила за границы России и 1 января пересекла Неман.

Встречая 1813 год, Михаил Илларионович думал, сидя в мягком кресле и глядя на колеблющийся огонек свечи:

«Сколь мне везло в прошлом году! За ратификацию договора с турками я стал светлейшим князем. За победу при Бородино получил фельдмаршальский жезл. Разбили француза под Тарутино, Малоярославцем, Красным и на Березине, за что император наградил меня высшими орденами. За изгнание французов из России Александр преподнес мне орден Святого Георгия 1-й степени.

Но Бог не дает даром столько в один год!..

Что-то он потребует от меня в наступившем тринадцатом?.. Сподобил бы Господь еще годок пожить…» – перекрестился на икону Михаила Архистратига.

Прибыв в Париж, Наполеон тут же принялся формировать армию.

Во всех трактирах и присутственных местах висели императорские декреты о новом наборе.

Наполеон проиграл кампанию в России, но Европа пока принадлежала ему.

27 января пала Варшава, и русская армия торжественно входила в столицу Польши под крики «Виват!».

Петр Голицын, участвовавший во взятии Варшавы, получил чин генерал-майора и гусарскую бригаду в подчинение.

Варшава Рубанову понравилась. Да и не только ему. Офицеры славно повеселились в кабачках и постелях варшавянок.

Максим, сам не зная зачем, упорно искал пани Тышкевич.

«Коли встречу, что скажу ей? Воображаю, как она удивится, увидев меня… А может, уже забыла?.. Да и я не испытываю к ней глубоких чувств. Рассказать про Волынского? Что ей за дело до погибшего русского офицера, влюбленного в капризную пани?»

Но он с надеждой вглядывался во встречных женщин, посетил оперу, театр и несколько балов; расспрашивал разговорчивых поляков и полячек. Некоторые знали пани Тышкевич, но никто не слышал о ней последние несколько месяцев.

Свое двадцатилетие Рубанов встретил в Польше. Двадцать лет – круглая дата. Сам командир лейб-гвардии Конного полка Арсеньев поздравил своего штаб-ротмистра и пожелал ему орденов, чинов и здоровья.

Армия получила приказ идти за Одер, и русские полки вступили на территорию Силезии и Саксонии.

Местное население встречало своих освободителей с восторгом, а освободители с удивлением взирали на просторные каменные дома, в которых жили зажиточные крестьяне, завидовали крепким конюшням и чистым скотным дворам.

«Ну почему у нас в России не так?» – думали солдаты, вспоминая родные деревни.

В начале апреля Рубанов с конногвардейским полком по прихоти судьбы оказался невдалеке от тех мест, где когда-то воевал его отец и где завещал Максиму захоронить орден генерала Ромашова.

«Арсеньев не отпустит… – переживал он, – что же придумать?» – Доставал орден и вспоминал отца – его улыбку, ласковые глаза и последние, сказанные на смертном одре слова… «Я должен! Должен выполнить его волю!»

Помог его величество случай!

Князь Голицын не спал ночами от охватившей его ностальгии по молодости и павшим друзьям.

Ясным и солнечным весенним, а для России – просто летним днем, он приехал в сопровождении двух ординарцев в конногвардейский полк и тут же направился к командиру лейб-гвардии Конного полка, ставшему после Бородино генерал-майором.

– Ваше превосходительство, – улыбнулся он Михаилу Андреевичу, – поздравляю вас генералом!

– Так же и вас! – пожал ему руку Арсеньев.

Буквально через час Голицын и Рубанов, в сопровождении Шалфеева и двух ординарцев, тронулись в путь…

С удовольствием вдыхая свежий и сладкий воздух, приправленный солнцем и песней жаворонка, Максим с интересом глядел по сторонам, любуясь открывшимся его взору ландшафтом.

Князь Голицын все это однажды пережил и сейчас снова с волнением обнаруживал знакомые места.

Ехали не спеша. Встречные фургоны отъезжали к краю ровного шоссе, уступая русским дорогу.

– А вы знаете, Рубанов, в молодости я ненавидел войну! – прервал затянувшееся молчание Голицын. – Хотя тогда большинство друзей еще жили… – поглядел он в безоблачную синюю даль. – Вы, наверное, не знаете, что недавно я схоронил полковника-гусара?! – Снова замолчал он, поиграв желваками.

– Гусарского полковника? – удивился Максим, но не особенно опечалился.

Он начинал привыкать к смертям, к тому же сам уже терял друзей. – Примите мои соболезнования, господин полковник… Ой, простите – господин генерал.

Голицын, казалось, не слышал его.

– Точно! Вот тот самый пригорок… и деревня в стороне. Все верно, – тихо говорил он, разглядывая поросшую веселой зеленой травой невысокую гору. – А вот здесь стоял наш полк! – Спрыгнул он с лошади, и подскочивший ординарец тут же принял повод.

Максим тоже с удовольствием ступил на землю и с любопытством и интересом оглядывался по сторонам.

– Вон оттуда, где пасется стадо, наступали французы, – говорил князь, скорее себе, нежели Максиму. – Так и есть! – нашел он только ему ведомую примету и замолчал, снова переживая то время, тот далекий вечер, когда пели цыганки и все еще были живы…

Он, казалось, воочию увидел костер и гибкую девичью фигурку, танцующую перед ним, и хлопающего в ладоши Акима, и раскачивающегося в брошенном на землю седле такого же юного, как Рубанов, Алпатьева, и пьяного вдрызг Василия Михайловича, стрелявшего в воздух из пистолета…

Он увидел свою молодость, оставшуюся здесь, на безымянном поле, после которого, к удивлению своему, стал рваться в бой, участвуя во всех кампаниях, которые вела Россия.

«Мне стала нравиться война?! – поразился он сделанному открытию. – А может, я воюю за них? За своих друзей! И за всех русских, погибших во все времена?..» – Велел ординарцам разложить на траве скатерть и выкладывать припасы.

Те мигом кинулись выполнять приказ, а Шалфеев, ослабив подпруги, пустил лошадей пастись.

«Может, когда-нибудь через сто или даже двести лет какой-нибудь русский офицер, проезжая по этим местам, помянет меня, князя Голицына, погибшего за Россию?..» – глядел он в глубокую даль поля, а может, своей души, удивляясь, как давно не вспоминал друзей юности.