Разомкнутый круг

Что-то здесь в России я стал весьма суеверным, – удивился Наполеон. – Но как бы то ни было – это к добру! Моя звезда еще засияет!» – глянул он в закопченный потолок.

И зажгла эту звезду самонадеянность Чичагова.

Командующий авангардом – то есть, по разумению адмирала, передовым кораблем – генерал Пален наткнулся на превосходящие силы противника и запросил подкреплений. Чичагов не поверил ему.

«По сообщению Кутузова тут не должно быть неприятельского флота, и Наполеон плывет в полном расстройстве».

Однако через час вестовой доложил, что французы теснят авангард.

«Каррамба! – услыхал Чичагов невдалеке артиллерийскую канонаду. – Сушить весла!» – растерялся он, не зная – принять бой или переправиться на противоположный берег.

«Штурман был прав, черт побери, фок- [26], грот- [27] – и бизань [28] мачты, фальшборт [29] трещат от бриза на траверзе [30]. Надо поднимать якорь и делать поворот оверштаг [31], – кликнул он ординарца и штабных офицеров, – а то буря порвет паруса и сломает стеньги [32], рангоуты [33] и реи.

Да! Зря я не ответил на сигнальные огни, – отдал он команду отступать на правый берег. – А то как бы не сделали мне кренгование! [34]» – первым кинулся наутек, бросив многочисленные свои фургоны со столовым серебром, фарфоровой посудой и одеждой.

«Черт с ним, с рундучком [35], – подумал он, – своя тельняшка ближе к телу. Ежели бы Суворов командовал корветом, он бы тоже отступил».

Заняв Борисов, маршал Удино начал разыскивать переправу через реку, так как мост был сожжен, а на том берегу «качался на волнах» Чичагов.

Адмирал наблюдал в морскую подзорную трубу и злорадствовал:

«Не скоро их лотовый [36] найдет переправу. А ежели даже переплывут, то дорогу на Минск мы им перекроем тут, у Борисова».

– Вахтенный! – заорал морской волк, подзывая старшего адъютанта. – Прикажи двум матросам быстро садиться в баркас…

«Значит, на лошадей», – сообразил адъютант.

– …И плыть в дивизию Чаплица с приказом шкиперу дрейфовать против брода у деревни Студенка, – уточнил он по карте название деревушки.

«Шкиперу, значит, генералу», – наконец разобрался адъютант и передал приказ вестовым.

Вечером к Чичагову прибыли борисовские мещане и, перебивая друг друга, стали орать, тараща глаза от переполнявших их чувств, что французы собираются переправляться в нижнем течении у деревушки Ухолоды. От их воплей у адмирала заложило уши.

«Словно во время бури», – подумал он и рявкнул, перекрыв горластых мужиков:

– Молчать! Бушприт [37] вам в глотку. Докладывайте по одному. – И узнал, что понтонеры рубят лес, готовясь к переправе. – Свистать всех наверх! – приказал он сдвинуть флот на юг, к Шебашевичам.

Начальник его штаба генерал Сабанеев уговаривал Чичагова не спешить, пока обстановка не прояснится, но тот не прислушался к совету.

– Вот что, старпом, составьте приказ и отошлите Чаплицу, чтобы он плыл к Борисову, дабы укрепить оставленный здесь корпус Ланжерона – тоже великого стратега.

Генерал Чаплиц, стоя у деревни Брили, заметил ночью возле Студенки огромное число бивачных огней. Пленные французы дали сведения, что основные силы Наполеона находятся здесь, а не у Шебашевичей, куда увел армию адмирал. Чаплиц схватился за голову и послал вестовых к Чичагову и Ланжерону, собрав воедино свои силы и закрыв дорогу на Минск. Дорога на Вильну его не заинтересовала.

Адмирал не придал значения его донесению, а Ланжерон вторично приказал идти с дивизией к Борисову, подбавив этим масла в лампу везения Наполеона. Так выразился потом Нарышкин, встретившись со своим «старым другом» Ланжероном.

Закончив второй мост, предназначенный для обозов и артиллерии, в ночь на 14 ноября французы стали переправляться на другой берег. Все боеспособные части, кроме одной дивизии, охранявшей обоз, успели переправиться к тому времени, пока подошел Кутузов.

Витгенштейн не сумел отрезать французам дорогу к отступлению.

Русские захватили обоз, а охраняющая его дивизия на всякий случай сдалась, по-видимому, чтоб не расставаться с добром.

Узнав, что Наполеон благополучно переправился, Чичагов поначалу был поражен.

– Как? Наступают по всей ватерлинии? [38] – переспросил он привезшего донесение офицера. «Обманули!» – дошло до него.

– Клянусь брам-стеньгой [39], – завопил он, – что повешу Бонапарта на нок-рее! [40] Где старпом? Как только пробьют вторые склянки [41], плывем на старое место, – распорядился адмирал.

Однако, подойдя к Борисову, Чичагов разглядел в подзорную трубу лишь арьергард французской армии, благополучно улепетывающей по Вильненскому тракту.

«Ежели враг показал корму, значит, победа!» – успокоил он себя, велев для острастки пострелять вслед из пушек.

Взбешенный Кутузов, благоразумно направив рапорт в Петербург об одержанной победе, плененной дивизии и огромных обозах, вслух воспитывать адмирала не стал, а послал ему письмо, захваченное у французского полковника.

«Я не могу понять действия русских в этот день, – читал адмирал, – тем более что генерал Чичагов…»

– Не генерал, а адмирал, сухопутная французская крыса! – возмутился Павел Васильевич, продолжая чтение.

«…Направил свой огонь на нас только 16 ноября… Он мог бы направить весь свой армейский корпус против нас, чего он, насколько я знаю, не сделал. Будь мы на их месте, перехода бы не последовало. Одним словом, мы спаслись сверх всякого ожидания».

«Все это благодаря вам, адмирал!» – приписал тактичный Кутузов.

Но Чичагова это не расстроило, так как ему привезли отбитые у врага фургоны, в которых находился императорский сервиз, украшенный золотыми вензелями Бонапарта.

«Прекрасно! У меня посуда пропала, зато вот наполеоновский рундучок прихватил», – обрадовался он. – Ничего! Мой бриг [42] еще доплывет до Парижа…»

К такой же мысли после Березины пришел и Наполеон.

«Черт с ним, с этим разлагающимся мясом, – брезгливо разглядывал он своих обмороженных солдат. – Необходимо спешить во Францию и собирать новую армию».

В сравнении с французами русские, конечно, выглядели справнее. И одеты они были теплее, и питались получше, и, черт побери, выигрывали кампанию…

Для поддержания морального духа нижних чинов и офицерского корпуса в конце ноября подошли приказы о награждении наиболее отличившихся в боях под Красным.

Укроп с Огурцом, а также Егор Кузьмин, Антип, Шалфеев и Тимохин получили медали. Тимохин, ко всему прочему, узнал, что стал унтером.

Это сразу подняло боевой дух рядового состава.

Тем более не обидели и командиров…

Раздобыв водки, обмывали награды. Кроме конногвардейских офицеров небольшой домишко осчастливили своим присутствием Нарышкин и двое кавалергардов.

Михаил Строганов, Оболенский и Серж украсили грудь сверкающими багряной эмалью Георгиевскими крестами.

Шувалову и Рубанову присвоили следующий чин.

Оболенский весьма удивлялся, почему не наградили Максима, ведь он захватил два неприятельских орудия.