Призвание варяга (von Benckendorff) (СИ)

Буксгевден с Беннигсеном вечно спорили и в решительный миг армия раскололась. Беннигсен, будучи в авангарде и попав под картечь, решил "разорвать дистанцию" и отступил. Буксгевден, возглавляя арьергард и понимая, что отступать некуда (сзади болота), приказал всем — в атаку. Две половинки армии, приученные новыми уставами прусского образца исполнять любые приказы, пошли сквозь собственный строй под кинжальным огнем вражеских пушек. Все смешалось…

Буксгевден три раза поднимал людей в штыковую и ему почти удалось взойти на холмы, но когда его сбило картечью, войска потеряли голову и сложили оружие.

Беннигсен же, отступая, увяз в болотах, и был расстрелян с высот. Разгром был полным, — русская армия кончилась…

К вечеру мясорубки мимо нашего края потянулись разбитые русские. Тогда Барклай приказал мне с Меллером — "Съездить там поглядеть, — что за притча?!

Наши полки поехали и нос к носу столкнулись с лавой швали фельдмаршала Нея. Эти ребятишки нарочно бросились в дыру меж "нами", дабы не выпустить русских "за наши спины.

Ну, они задели нас, мы дали им сдачи и завертелось. Ближе к ночи полыхал огнями и наш фронт, а Барклай, обнаружив полное изничтожение русских, отошел к Мемелю. Война была кончена.

Уже в кромешной тьме меня вызвали к раненым. Я увидал знакомую фигуру на подушке из свежего сена. Я наклонился к дяде Додику, а у него дыра вместо правого глаза и пол-затылка снесло выходным отверстием…

Господи, как же я плакал тогда… А потом усовестился слез и сказал людям, что у меня был приступ сенной болезни.

После очередной сшибки его принесла лошадь к нашей позиции… У дяди Додика всегда были самые лучшие, самые умные лошади во всей Риге…

Матушка, узнав о смерти, не поленилась приехать ко мне, отозвала меня в сторонку и, прижимая к своей костлявой, но в то же время самой мягкой для меня на свете груди, почти приказала:

— Поплачь, Сашенька. Легче будет. Отец твой купецкого звания, — ему не понять, что барона должен воспитывать только барон. Пусть — жидовский. Хоть он и не был бароном.

Мемельский рубеж, возникший на заре Прусского Ордена, слыл неприступным. В годы Ливонской войны наши армии после десятилетней осады так и не вышибли пруссаков из "болотной твердыни" и это стало началом конца. В дни Семилетней войны русские орды, взявшие Кенигсберг и Берлин, обломали зубы о Мемель. Такая любовь немцев к Мемелю — неспроста.

В древности реку сию звали — Русом, а племя естественно — "русью". Согласно немецким хронистам, "Русь" традиционно была очень сильна. Сила ее заключалась именно в том, что она "сидела на Русе" и контролировала всю торговлю по Русу (Мемелю, — он же — Неман) и стало быть — по Днепру. Именно "Русь" была призвана Русью "на Царство" по той уж причине, что она и без того держала за горло славян в плане экономическом.

Отсюда такая прусская ярость в защите "болотного царства". В свое время они сдали Кенигсберг и Берлин, но — спасли Мемель. Ибо Кенигсберг с Берлином только — столицы, а Мемель — живые деньги, да "Удавка на шее Украины и Польши". Так что пруссаки по сей день хранят сей мрачный край, как зеницу ока.

Бонапарт квартировал в Инстербурге и каждый день слал все новых парламентеров, суливших Риге безусловную помощь и французское покровительство в обмен на Свободу и защиту "от русских". Не будь погромов и массовой резни жидов в ходе этой войны, мы бы наверняка приняли все его предложения.

Но переговоры сии весьма напугали Россию: она осталась без армии и гроша в кармане. Так в июне 1807 года Государь лично прибыл в Ригу и просил у матушки аудиенции.

Я думал, что без меня тут не обойдется и обескуражился, когда матушка личным приказом наказала мне возглавить наши части на Мемеле. Только потом я узнал, почему она не желала моего присутствия на сей беседе.

С нашей стороны, кроме матушки, были Бен Леви и Барклай, с русской кроме Государя, Кочубей и еще другие масоны — помельче.

На просьбу помочь деньгами и нарезным оружием матушка отрезала, что не доверит гнутый пфенниг "хохлу Кочубею и всем полякам", не говоря об оружии и кредите. Государь отвечал:

— Называйте иных.

— Меня интересуют лишь три поста, — командующего, Канцлера и Диктатора. Армия, законы и производство, — я не лезу в политику.

Государь перемигнулся со своей свитой, масоны повздыхали, помялись, а потом покорно закивали в ответ — у них больше не было армии. Тогда кузен обернулся к матушке и просил:

— Только поменьше жидов, — это плохо воспримут.

— Я вижу на посту командующего — шотландца Барклая, Канцлером китайца Сперанского, а Диктатором — татарина Аракчеева. Ни одного жида!

Лица государевых прихвостней скривились, — матушка требовала фактической смены династии, ибо "Свита играет за короля". Государь принял условия с пониманием, — я уже доложил, что он был — прагматик.

Свора же Кочубея, услыхав в матушкиных словах приговор всем масонам, ощерилась. Сам Кочубей сразу выкрикнул:

— Ничего себе ни одного жида?! Два сына жидовок, да — зять! Господа, вот оно — жидовское иго, кое предрекал отец Авель!

Позвольте спросить, мадам, какова ж политическая физиономия такой своры жидов — гешефтмахеров?

Матушка одарила оппонента знаменитой улыбкой:

— Наследственная. Либо мой сын станет Царем, либо — нет. Если — да, — его сразу окружат знакомые лица и родственники. Ежели — нет…" — она на минуту задумалась, лицо ее посуровело и Рижская Ведьма продолжила совсем другим, — холодным, металлическим голосом:

— Есть два возможных пути в таком случае. Законная смена Власти и незаконная. Если Власть перейдет от нынешнего Царя к его младшему брату юному Nicola, мы всецело поддержим сей выбор. А уж единокровные братья договорятся между собой. (Напомню, что матушка на людях называла меня сыном Кристофера — А.Б.)

Ежели ж по каким-то причинам Nicola не устроит русский народ… Тогда грядет — Революция.

Государь Император в ужасе отмахнулся и перекрестился от таких слов. А матушка, чуть пожав плечами, подошла к нему, почти доверительно положила руку Государю под локоть и практически повела за собой, втолковывая, как маленькому:

— Когда победит Республика (а с моими деньгами она не может не победить!), мы предложим всем — Выборы. Меж татарином Аракчеевым и китайцем Сперанским. Ни тот, ни другой не относятся ни к важным политическим партиям, ни — народам, ни даже — конфессиям. (Магометанцы с буддистами пока не играют первых скрипок в этой стране!) Поэтому выбирать их придется по признаку политическому — при полной политической дремучести русских в этом вопросе.

В то же самое время, — даже темному мужику будет приятно, коль мы его спросим: что лучше — Держава, иль Равенство? Порядок, или — Свобода? Все побегут на сии Выборы… Положительно — все. А вы бы сами смогли, Ваше Величество, бороться против — и "Свободы с Равенством-Братством", и "Порядка с Державными принципами"?

По рассказам свидетелей, Государь надолго задумался, а потом поцеловал тетку и произнес:

— Я готов допустить к Власти всю Вашу партию. С одним условием. Сперанский отныне — мой Канцлер. Аракчеев — мой Диктатор. Именно я буду решать, — кого из них более любит русский народ. Ежели я ошибусь, — вот тогда вы и начнете кидаться дерьмом и поставите второго на место первого. И второй должен уже сегодня мне обещать, что… "простит" меня за то, что я "слушал первого"! По рукам?

Матушка поклонилась перед Императором, сделав что-то вроде книксена (насколько ей сие позволяла раненая нога) и, не глядя ему прямо в лицо, чуть слышно осведомилась:

— Так что с моим сыном? И всякими Кочубеями?

Государь чуть обернулся, будто сморгнул, удивившись, что вся Кочубеева свора с ужасом слушает сей дикий торг, а затем словно бы отмахнулся от всех, обращаясь к несчастному Кочубею: