Варяги и Русь

   — Княже! — горячо сказал Варяжко. — Ты моего совета желал, так слушай же. Не следует тебе к брату на поклон идти. Не водится так, чтобы старший брат меньшему челом бил. Да ещё помилует тебя Владимир аль нет, кто то знает? А ты говоришь: «Жить хочу!» Стало быть, жизнь для тебя дорога; а за то, что человеку дорого, постоять нужно, нечего отдавать так, задаром; даром-то отдать её, жизнь-то твою, всегда успеешь...

   — Ой, Варяжко, да что же мне делать-то? — испуганно воскликнул князь.

   — А вот что: не ходи ты, княже, к Владимиру. Пойдёшь — тут тебе погибель.

   — Куда же идти-то мне?

   — Как куда! Ночи тёмные... Новгородцы Родни почти что не стерегут. Сядем на коней да к печенегам... Их только кликни — они все соберутся и придут, и за тебя же постоят...

   — Ой, нет, нет, Варяжко, нет... Не по сердцу мне совет твой, — замахал на него руками Ярополк, — идти к печенегам, бежать в такую даль... Поди, погоня будет, лошади у нас плохие, погоня настигнет, и убьют меня, а то ещё печенеги не примут... Ведь они отца-то моего, князя Святослава, помнят и из-за него на меня злобятся... Нет, Варяжко, не хочу я идти к печенегам...

   — Воля твоя, княже, — печально проговорил Варяжко и со вздохом опустил голову на грудь.

   — И ты тоже, — с деланным негодованием накинулся на него Блуд, — ишь ведь какие советы: к печенегам бежать! Да если князь пойдёт к печенегам, так Владимир ещё пуще разгневится, и тогда от него никакой пощады ждать нельзя! Тут-то, ежели поговорить с ним хорошо, так и умилостивить можно, а уж тогда никакие просьбы не помогут. И потом ещё мне так сдаётся. Слушай-ка, княже... Ведь Нонне неспроста ушёл к Владимиру. Имел я с ним беседу, сегодня имел; видимо дело, после нашей беседы он в бега ударился. А в беседе той арконец проговорился, будто уйдёт он да разведает, как Владимир, на мир с тобой склонен ли. Он сам Владимира-то знает, как тот ещё в Арконе был, на Рюгене. С тех пор они знакомцами стали. И вот теперь ещё Нонне вспоминал, что он Владимиру и дружины варяжские подбирал, так что, ежели они теперь сойдутся, так Владимир от него скрытничать не станет, всё, что на душе, пред ним выложит, а Нонне потом со мной перенесётся. И как разузнаем мы, склонен ли Владимир к миру али нет, тогда и порешим... Вот что я думаю. Кто его знает, новгородского князя-то. Может быть, он одного почёту только желает, а враждовать с тобой и не думает, тогда что же? И челом тебе ему бить не придётся; сойдётесь вы, обниметесь, как братья милые, и никакой распри между вами не будет...

   — Ой, княже, не ходи к Владимиру, погибель там твоя, — глухо произнёс Варяжко.

Ярополк опять замахал на него руками.

   — Оставь, Варяжко, оставь... Напрасно я твоего совета спросил... Ежели мечом управляться, так ты, пожалуй, и Зыбате не уступишь, а совет подавать не твоё дело. Вон Блуд всё рассудил, и склоняюсь я на его слова. Ежели уж и к печенегам идти, так после того, как узнаем, что Владимир о мире думает. Ведь к печенегам мы всегда уйти успеем, а только зачем идти, ежели мир между нами будет? А я верю, что Нонне не бросил меня, что ежели он ушёл, так добра мне желаючи. Иди, Варяжко, .иди. Ой, Блуд, и лихо же нам здесь, в Родне: голодно, беда и попировать нечем, хоть бы мир скорее!..

   — Так как же, княже, решаешь: к печенегам? — вкрадчиво спросил Блуд, перебивая Ярополка. — Или по-моему поступишь? Мне твоё решение знать надобно. Может, наутро от Нонне вести придут, так, я думаю, твоё дело, княже, вершить. Может, Владимир себе Киева потребует. Ведь, если на мир идти придётся, так и Киев ему уступить надобно. Как ты, княже?

   — А что мне Киев, — досадливо махнул рукой Ярополк, — не в одном Киеве жить можно, да ещё как жить-то! Да будет по совету твоему: возьму, что брат мне уступит.

   — Княже, опомнись! — крикнул Варяжко, забываясь. — Не ходи к Владимиру, погибнешь.

   — Иди вон, Варяжко, — рассердился Ярополк, — видеть тебя не хочу! Попал князь в беду, так и вы всё по-своему его хотите заставить делать. Не будет того! Я князь — моя воля! Как решаю, так на том и будет. Иди вон! А ты, Блуд, останься, ты мне ещё посоветуешь, как лучше с братом встретиться.

В это время Зыбата возвращался уже к новгородскому стану.

Его пропустили так же свободно и обратно; ночь между тем уже быстро близилась к концу, восток алел предрассветной полоской. Вдруг невдалеке послышался цокот копыт.

Зыбата с недоумением подумал, кто бы это мог ехать из осаждённого города.

Как ни слаб был свет наступавшего утра, тем не менее Зыбата узнал во всаднике арконского жреца.

   — Нонне! — тихо воскликнул он.

Голос его раздался чуть слышно, но арконец услышал, придержал лошадь и глухим шёпотом спросил:

   — Кто назвал моё имя?

Зыбата не стал скрываться и подъехал к нему.

   — Это я, Зыбата.

   — А, христианин, — глухо раздалось в ответ. — Как же, узнал, вот где свиделись. Ты уж не от Родни ли?

   — Да, оттуда. А ты не в новгородский ли стан?

   — Да, — засмеялся Нонне. — Как живёт князь Владимир?

   — Чего ты меня спрашиваешь? Я думаю, ты это так же хорошо знаешь, как и я, — ответил Зыбата.

Нонне глухо засмеялся.

   — Мало ли, что я знаю. Зыбата, мало ли что. На то я служу всемогущему Святовиту, чтобы знать всякие тайны. Да, Зыбата, всякие тайны. Знаю я, Зыбата, что каждый человек думает, и не только это знаю, но и то, что каждого человека ждёт впереди.

   — Это знает только один всеведущий Бог! — воскликнул Зыбата.

   — Ты говоришь про своего Бога, про Бога христиан, — в голосе Нонне теперь послышалось сдержанное бешенство, — а я тебе скажу, что так верить, как вы веруете, христиане, значит, верить в свой сон, в свою мечту... Верить в то, существование чего подвержено сомнениям, значит, обманывать самого себя.

   — Нет, Нонне, нет! — воскликнул Зыбата. — Ты не можешь так говорить; в тебе клокочет ненависть, и твой разум затемнён ею! Бог христиан велик и всемогущ, ваши же Святовит, Перун, Один, Гремящий Тор — одни лишь создания человеческой мечты, и в них нет ни тени божества. Ты говоришь, твой Святовит всеведущ, так пусть же он скажет твоими устами, что ждёт, ну, хотя бы меня, христианина, в будущем.

Нонне ответил не сразу.

   — Ты спрашиваешь меня, Зыбата, — тихо и внушительно произнёс он, — а я должен ответить тебе, и я отвечу. Но я не буду говорить о тебе одном, а о всех твоих единоверцах... Солнце взойдёт на небе три раза и столько же раз сойдёт с неба, как Владимир уже будет на киевском столе князем, а когда оно уйдёт в четвёртый раз, ни одного христианина в Киеве не останется...

Голос его звучал торжественно, и Зыбату невольно охватило предчувствие чего-то ужасного. Он хорошо понимал, что Нонне вовсе не предвещает, просвещённый силой своего божества, а просто говорит, что ему известно, что непременно должно случиться.

   — Ты поражён, Зыбата, — сказал арконец, — ты уверен, что мои предсказания исполнятся непременно. Помни же это и страшись.

   — Нонне! — воскликнул действительно смущённый Зыбата. — Неужели ты решился на кровопролитие?

   — О чём ты, Зыбата?

   — Ведь то, что ты говоришь, будет вовсе не делом твоего Святовита. Это будет, Нонне, делом рук твоих, и ты никогда не заставишь меня думать, чтобы гибель христиан прошла без твоего участия.

   — Как хочешь, так и думай, Зыбата, в этом ты волен, а только помни, что я сказал. Быть может, я попрошу Святовита, и ты умрёшь последним, так что увидишь, как будут гибнуть твои единоверцы. Если уцелеешь, вспомни мои слова и, оставшись живым, прославь великого властителя тайн жизни и смерти, которому кланяются на Рюгене...

Зыбата возвратился в стан и заснул как убитый, едва добравшись до своего шатра.

Когда он проснулся, то увидел, что весь стан осаждающих находился в необыкновенном движении. Новгородцы вьючили лошадей, готовясь к походу.

   — Друже, скажи, что такое происходит? — остановил Зыбата одного из дружинников.