Де Рибас

— Э, нет, — сказал Кес. — Пусть вина несет.

Рибас распорядился.

— Откуда же в городе фальшивое серебро?

— Кес думает, что из Тавриды. Кес замечал: как оттуда приходят суда, то у купцов появляются фальшивые деньги. А отличить поддельную монету могу только я Это тонкое дело, и Кес его знает.

— Сядь и напиши обо всем, — предложил адмирал. — А завтра пойдем в таможню и будем проверять корабли из Тавриды.

— Зачем? От этого только вред будет. Фальшивое турецкое серебро охотно принимают и в Персии, и в Константинополе, и в Басре. Да по всей Аравии. Там тоже отличить не могут и дают за это серебро любой товар.

— К чему ты клонишь?

— Я могу чеканить фальшивую монету. Мне нужно двадцать ремесленников — я их научу. И еще сорок работников. Дайте Кесу шестьдесят человек и он начнет чеканить турецкое серебро в Одессе! Вы будете не чугуном торговать, а вывозить мешки моих монет и иметь любой товар.

— Значит, дело за малым?

— За серебром? У императрицы серебро дешево. Кес считает: выгода будет семикратной, если не больше.

— Дело за малым: найти для нас с тобой подходящий каземат.

— Риск есть. Но дело надо вести секретно.

— Пей вино и забудь о своей затее, — сказал адмирал и подумал: «Не на эти ли фальшивые деньги шкипер Спарпато нанимал людей и скупал ружья — Ризелли в Петербурге был без средств».

Кес проявлял предприимчивость не только в немыслимых предприятиях. Он быстро построил дом, завел контору, купил волов, повозки, сдавал их внаем. Купил землю в Тираспольском уезде. Для греков-поселенцев стала необходимость назначить предводителя, и Рибас рекомендовал Зубову Афанасия.

В конце сентября пришло печальное известие от Насти о смерти Бецкого. Жена писала, что он умер, как дитя, не сознавая, что умирает, и не понимая, где находится. Настя благодарила бога за то, что ее благодетель и покровитель за три года до смерти распорядился похоронить его при Невском монастыре, оставив шесть тысяч навечно для содержания надгробия в чистоте и порядке. Настя советовала мужу приехать, ибо предстояло уладить дела с наследством.

Но заботы не отпускали Рибаса. Планы межевания городской земли и выпасов закончены не были, хотя все лето землемер Чуйка бегал с инструментом и бил вешки. Границу города определяла теперь вспаханная полоса. Вдоль моря с севера на юг городские земли с выпасами занимали 12 верст, а от берега моря вглубь степи 6 верст.

Михаил Кирьяков со своими подручными сбился с ног, составляя ревизские сказки, и сообщил адмиралу сведения, что в Одессе проживает 2350 человек обоего пола. Из них мужчин представляли 84 российских купца, 1218 мещан, 159 евреев, 129 греков, 33 болгарина. Слабого пола в купечество записалось 65, в мещане 457, евреек числилось 96, гречанок 100, болгарок 28. Женщин в городе проживало вдвое меньше, чем мужчин. Но в истинности ревизской сказки адмирал усомнился:

— Где в Одессе ремесленники, мастеровые, работники, крепостные, слуги? Думаю, эту сказку надо заново составлять.

Еще весенним рескриптом Екатерина ссудила деньги на строительство соборной церкви Святого Николая, и в Одессу на закладку храма приехал митрополит Гавриил. Ему освободили покои в офицерском доме, и купцы, мещане валом повалили под сень митрополичьего креста и жаловались на пьянство полкового священника отца Евдокима, на то, что церковь Святой Екатерины у казарм строится спустя рукава, а единоверцы-греки просили помощи, чтобы ставить храм Святой Троицы и Спиридона Тримифутского в южном предместье. Гавриил совещался с адмиралом.

— Вместо впавшего в греховность отца Евдокима я пришлю протоирея Георгиевского, священника и дьячка. Старосту пусть приход выберет из достойных прихожан.

— Жаль отца Евдокима. Он тут с первого камня.

— Епитимью на него наложу, — сурово обещал Гавриил. — А вы помогите свечной завод поставить. А доход от продажи свечей и тарелочных доброхотных денег и будет способствовать Божьему промыслу в граде Одесса. Не хлебом единым жив человек, а у вас на пекарню тыща рублей отпущена грекам, а на их храм всего пятьсот.

— Это исправим, — обещал адмирал.

Суворов по-прежнему не оставлял своим вниманием Рибаса. Из Варшавы прислал секретные артикулы переговоров Пруссии и Франции, мир между которыми был заключен в Базеле. В свою очередь адмирал уведомлял фельдмаршала о константинопольских настроениях и сетовал, что гребной флот вконец износился за шесть лет, а новых судов нет.

Глубокой осенью адмирал узнал, что императрица повелела Александру Васильевичу передать войска генералу Дерфельдену, отменила экспедицию в поддержку Сардинского короля, воевавшего с Францией и приказала фельдмаршалу прибыть в Петербург. Суворов писал адмиралу: «меж тем произошел раздел. (Польши). Мы получили правый берег Буга, левый достался австрийцам, здешняя сторона — пруссакам. Всемилостивейший указ отзывает меня в Санкт-Петербург, где я вас обниму. Говорил я на днях во всеуслышанье о вашем прогнившем флоте, не вмешивая вас лично…»

Деликатность Суворова не была снисходительностью. Все, и в том числе Мордвинов, давно знали: гребной флот необходимо срочно обновлять. Императрица распорядилась об этом, но все оставалось лишь на бумаге, и часть денег, отпущенных флоту, адмирал использовал не на ремонт, а на покупку трех судов.

В ноябре столичный курьер привез в Одессу письмо Платона Зубова: «Милостивый государь мой, Иосиф Михайлович! По прошению Вашему Ее Императорское Величество позволяет Вам по окончании предположенным в нынешнем году строениям и в такое время, как Вам способнее будет, приехать в Петербург на столько времени, сколько домашние Ваши дела того востребуют».

Конец года ознаменовался дождями с порывами норд-оста и окончанием военного мола. Судам флота теперь было где укрыться на зиму. Адмирал сообщил в Петербург о том, что отстроены и казармы, а молу дано название Платоновского — в честь Зубова. Императрица пожаловала де Волану за усердие десять тысяч, а Платону и Рибасу изъявила свое монаршье благоволение.

Мишенька после внезапной болезни был бледен и слаб, не приходилось и думать о том, чтобы везти его в Шилов в кадетский корпус.

— Я подсчитала, — говорила Лиза, — он три месяца не выходил из дома, не был на свежем воздухе.

Теперь, когда бы адмирал не приезжал в ее дом, он всегда заставал здесь де Волана. Лиза смотрела на него влюбленными глазами, внимала каждому слову, а адмирал с горечью думал, что и Катрин была благосклонна к нему, но полюбила адъютанта Потемкина Рибопьера. Рибопьер мертв, а где сейчас Катрин? А что ждет Лизу и де Волана? Ответы на эти вопросы даст время, а пока адмирал привез Мишеньке на зиму изюм, фрукты и померанцы.

К концу года Одесса отстроилась двумястами домами, но столько же было землянок. Сырость в казармах, отсутствие дров, экономия камыша для печей, скученность людей, нестрогий карантин — все это снова привело к болезням. Лазарет при казармах оказался переполненным. Рибас распорядился о хлебе и говядине для хворых, но в полках его приказ не выполнялся. Было от чего прийти в отчаяние — смертность среди жителей и нижних чинов росла.

Адмирал надеялся, что положение исправится, когда будет устроен магистрат. Рибас пригласил к себе де Волана, офицеров, купцов обсудить предстоящие выборы. Полицмейстер Кирьяков был болен — его замещал секунд-майор Небольсин. К зиме взялся за ум и отец Евдоким, не пил, исправно отправлял службы.

— Как будем выбирать городского голову, господа? — спросил адмирал собравшихся.

— Соберемся миром да выберем, — отвечал купец Тимошенков.

— Где соберемся по такой стуже? — послышались вопросы, — Помещений нет, чтобы всему миру собраться! Дни теплые еще будут?… До пасхи ждать?

Выборы оказались весьма зависимы от норд-оста и дождей. Решили собрать сотню мужей разных сословий, подыскать дом попросторнее, чтобы отец Евдоким привел их к присяге, а потом они и начали бы выборы Головы, бургомистра, словесного суда, старосты, секретаря.