Разомкнутый круг

Вечером его навестили друзья. Причем Нарышкин, к неудовольствию Оболенского, притащил с собою нового товарища, известного, по его словам, поэта.

Князь, разумеется, ничего о сочинителе Жуковском не слышал, но, к его облегчению, пиит оказался не таким уж тухлым собутыльником и к тому же ловко поддерживал разговор.

Пили, как всегда, со вкусом и удовольствием.

В конце застолья Оболенский, побратавшись с поэтом, хлопал Рубанова по плечу:

– Подчиненненький ты мой! Гордись, что с начальством гуляешь, – и неизвестно чему смеялся.

А Нарышкин после войны приглашал всех в Тарутино:

– Вы, наверное, не знаете, господа, что владелица этого села обер-гофмейстерина Анна Никитишна Нарышкина – моя тетушка.

Утром, когда голова еще гудела с похмелья, в ноги Рубанову бухнулся Кешка.

– Максим Акимыч! Возьмите меня к себе в полк, – просил он, – враг русскую землю топчет, а я дома сижу…

– Что по этому поводу твой дед скажет? Он же тебя раньше француза прикончит… – сомневался Максим. – Да и не простое это дело – сразу в наш полк попасть. Встань, чего елозишь! – велел Иннокентию.

Узнав, в чем дело, за Кешку горячо принялся просить Шалфеев.

– Да я его обучу, вашбродь! – вился унтер вокруг Рубанова.

«Чего это он?» – удивлялся Максим.

«Зачем возле моей бабы держать молодого здоровенного парня? – рассуждал Шалфеев, упрашивая поручика. – Да и дедулька его препротивная личность, мимо юбки спокойно не пройдет… И почему на службу до семидесяти лет не берут? – вздыхал Шалфеев. – Ну, ежели что!.. – заскрипел он зубами. – А можа, и к лучшему? – успокаивал себя. – В Петербурге тоже хлыщей хватает, способных чужое ухватить… Во жисть-то! Башка лопнуть от мыслей могет».

Кешка глядел на унтера благодарными глазами.

– Сходите к Арсеньеву, господин поручик. В полку людей не хватает, может, и возьмет парня, – просил Шалфеев. – Вакансий после Бородина полно.

К удивлению Рубанова, почти оправившийся после раны командир полка тут же согласился записать в полк новобранца.

– Отвечаешь за него полностью! – сказал он Рубанову, позвав старшего писаря. – Зачислим его в твой взвод. Главное, по росту подходит.

Мари Ромашову Рубанов не встретил, но о том, что она приезжала, узнал от случайно встреченного в лагере гусарского полковника.

Хотя в лагере и скопилось более ста тысяч человек, встретить знакомца не составляло труда, так как размещены все были на небольшой по площади территории.

Однако спокойная жизнь начинала утомлять.

Что ни говори, в двенадцати верстах от Тарутино стоял авангард Мюрата. Отдохнув, русская армия жаждала боя.

Даже генералы, не говоря уж о молодых офицерах, тонко намекали Михаилу Илларионовичу о наступлении.

Но Кутузов не спешил наступать:

«Каждый день, проведенный нами в этой позиции, был золотым днем для меня и всей армии, и мы воспользовались этими днями!» – говорил он впоследствии.

Но полученное от царя письмо изменило его планы. «По всем сим сведениям, – писал самодержец, – когда неприятель сильными отрядами раздробил свои силы, когда Наполеон еще в Москве сам с своею гвардиею, возможно ли, чтобы силы неприятельские, находящиеся перед Вами, были значительны и не позволяли Вам действовать наступательно?» Свое послание Александр закончил словами: «Вспомните, что Вы еще должны отчетом оскорбленному Отечеству в потере Москвы».

К тому же казачки разнюхали, что авангард французов стоит у речки Чернишня и абсолютно не ожидает нападения. Казаки даже указали, какими силами располагает Мюрат – всего-то 8 тысяч кавалерии и около 20 тысяч пехоты при 187 орудиях.

– Тьфу для нас! – уговаривали командующего.

Кутузов уступил.

Для обхода левого фланга Мюрата, согласно диспозиции, были назначены три пехотных и один кавалерийский корпус с десятью казачьими полками под руководством Орлова-Денисова.

Войска, назначенные в обход левого крыла, двинулись с вечера 5 октября. Погода благоприятствовала наступлению. Дождь прекратился, и мокрая земля заглушала топот солдатских ног.

«Чуть не половина армии – новобранцы, – вздыхал Михаил Илларионович, – не по силам им еще фланговые марши!»

Так и получилось.

Пехота сбилась с пути и к назначенному времени не успела. Подошли лишь войска Орлова-Денисова.

На рассвете, без поддержки других двух колонн, они и напали на французов, сумев обратить неприятеля в бегство и занять лагерь.

Не ожидавший удара Мюрат отступил до Спас-Купли.

Под завистливые взгляды пехоты казаки привезли в русский лагерь 38 неприятельских пушек и отбитый штандарт кирасирского полка.

– Именем Отечества! Благодарю вас, дети мои! – поздравил их Кутузов.

Мощное русское «ура!» зазвучало после слов командующего.

В полдень 6 октября Наполеон уже знал, что хвастун, болтун и бабник Иоахим Мюрат разбит и отступает. Нечто подобное ожидалось им с конца сентября. Уже две недели он мучительно размышлял об одном и том же, не решаясь отдать приказ к отступлению. Он понял, что Александр мириться не станет, а зимовать в Москве нельзя.

Одна мысль о том, что надо покинуть Москву, угнетала его, доводя порою до исступления.

«Я же так тщательно подготовился к этой кампании! – Угрюмо сидел он в кабинете, наблюдая за пламенем свечи. – И такой провал!..»

Наполеон поднялся, отшвырнув ногой кресло, и в раздражении забегал по кабинету. «А что скажет Европа?! А Париж?! – Опять устало упал в кресло. – Как достойно уйти?.. Как? Это же бегство! Сам Наполеон убегает от старичка Кутузова! – Стиснул он зубы и до хруста в суставах сжал кулаки. – Это невозможно!»

Но он ясно видел, что тщательно спланированная русская кампания заканчивается трагическим провалом.

Предчувствия не обманули его… Наполеон понял главную свою ошибку, если не считать всю кампанию, – он засиделся в Москве.

Сжав голову руками, Бонапарт думал, думал и думал, как сохранить многолетнюю славу победителя. И все-таки он был гений!..

Взяв чистый лист бумаги, Наполеон написал свой последний московский бюллетень: «Великая армия, разбив русских, идет в Вильну!».

И все!.. Никаких проблем!..

Приняв решение, император развил бурную деятельность: им был подписан приказ, чтобы дальше Можайска, Гжатска и Вязьмы не продвигался бы ни один артиллерийский парк или воинская часть, идущие с запада; дал указание вывозить из Москвы и Подмосковья раненых, а также распорядился сжечь дом градоначальника Ростопчина и взорвать Кремль, предварительно захватив ценности из кремлевских соборов.

«Главное, ничего не упустить! – подписывал он приказы. – Ах да! Чтобы сохранить лицо, оставлю-ка я в Москве Мортье с молодой гвардией», – набросал рескрипт и кликнул вестового, чтобы тотчас отправить его маршалу. Заслышав шаги, император обернулся и замер, держа конверт в руке. Перед ним, улыбаясь, стоял пьяненький солдатик в собольей шубе, обильно перепачканной вареньем.

Видя, что император о чем-то раздумывает, он на всякий случай щелкнул разбитыми сапогами и бодро доложил, что прибыл по приказанию его императорского величества.

Тяжело вздохнув: «Лицо, пожалуй, сохранить не удастся», Бонапарт протянул ему приказ.

Построив перед Кремлем французских, немецких, итальянских, португальских и черт знает еще каких солдат и стараясь не заострять внимание на их выправке и особенно внешнем виде, Наполеон, прохаживаясь вдоль строя, соизволил произнести речь:

– Мы имели основание надеяться на перемирие, но русский император не желает мириться. Наши войска хорошо отдохнули в Москве, – вспомнил пьяненького солдата и его обляпанную вареньем шубу, – сейчас мы имеем возможность отойти к Смоленску, соединиться с подкреплениями и расположиться на зимних квартирах в Литве и Польше.

Я с вами! – И, сняв треуголку, блаженствовал от криков: «Да здравствует император!», в которых, правда, больше было вина и водки, нежели любви к Наполеону.

37

Партизанский отряд капитана Александра Никитича Сеславина располагался на опушке леса неподалеку от брошенной деревеньки. Ночевали они в деревне, а днем уходили в лес, для маскировки оставляя нараспашку ворота и калитки.