Над бездной

— Вижу по твоему лицу, наш усердный слуга, что ты дремал в сенях, — сказал Катилина, засмеявшись.

— Что же мне делать, как не дремать, — ответил Фламиний, — ведь вы меня уж не сажаете беседовать с вами.

— Вели сварить хорошей кальды и принеси ее.

Фламиний ушел.

— Этот шут забавнее всех гистрионов, — заметил Катилина, — мне смешно видеть, как он плачет; смешно слышать, как он грозится убить меня своею кривой рукой; но он уже стал мне надоедать.

— Чем? — спросил Лентул.

— Ничем… так, просто, надоел; пора его прикончить. На что нам этот человек? раненный в руку, он не годится не только в исполнители проскрипции, но даже и в переносчики тяжестей или в гонцы; ни поднять что-нибудь тяжелое, ни ехать верхом, ни править веслом в лодке, — ничего он не может. Рана его открывается при малейшем напряжении.

— Если мы его убьем — пойдут толки, потому что его участью многие интересуются, — сказал Лентул, — это опасно. Хорошо что перестали болтать о нас. Не надо до лучших времен давать пищу злым языкам.

— Позволь, диктатор, мне его прикончить, — сказал Курий, — я сумею так это исполнить, что нас не заподозрят. Я переоденусь в платье гладиатора, зазову его в таверну и убью будто в драке.

— Это и я могу сделать, — сказал Лентул.

— Ты умеешь только ранить собак по деревням, да получать меткие, острые поцелуи, — возразил Курий.

— Курий, я тебе не позволю смеяться над этим! — вскричал Лентул.

— А я тебе не позволю исполнять то, что я придумал, — возразил Курий.

— Хвастовство и ссоры… больше ничего от вас не дождешься! — проворчал Катилина.

Фламиний внес на подносе кувшин с горячим вином и поставил на стол.

— Зажги свечи! — приказал Катилина.

— Наложи угольев в жаровню! — прибавил зябкий Лентул.

Злодей уселся к столу со своими двумя любимцами; они начали пить кальду, сваренную почти без воды. Фламиний возился, разжигая уголья и освещая комнату свечами, обрадованный даже той милостью, что его хоть не надолго позвали из холодных сеней в комнату.

— Фламиний, — обратился к нему Катилина, — ты сказал, что дремал в сенях; прекрасная Люцилла не приснилась тебе?

— Нет, — ответил Фламиний.

— А ведь она, говорят, бродит по ночам около моря, где утонула, и тебя к себе зовет.

— Не долго ей ждать меня!.. я скоро соединюсь с ней и без твоих проскрипций.

— Ты уж давно это обещаешь, да все обманываешь твою прекрасную супругу… ха, ха, ха!

— Не к чему мне себя убивать; не к чему ускорять то; что и так будет… жизнь, которую я теперь веду, убьет меня вернее кинжала. Ночлеги на ступенях крыльца под дождем, на ветру, в лохмотьях, едва прикрывающих тело, пища из ваших объедков, когда вы соблаговолите бросить их мне… я умираю теперь от жажды… дайте мне хоть один глоток этой кальды!

— Умираешь?.. тем лучше для тебя; ты скорее увидишь твою жену. Если б повар не догадался налить вино в уровень с горлышком кувшина, ты, верно, отпил бы раньше нас.

— Катилина, чего не обещал ты мне?! как не ласкал, как не увлекал ты меня?! вспомни, самозваный диктатор: кто внушил мне убить мою первую жену? — ты. Кто устроил мой развод со второй? — ты. Кто грозил мне убить или продать мою третью жену, если я ее не брошу? кто велел мне свататься за Ланассу? — все ты же.

— Ступай опять в сени!

— Было время, друзья, — вы дожидались моего выхода в сенях! — сказал Фламиний, поглядев на Курия и Лентула, и вышел.

— Сыграем в корабли, — предложил Катилина.

— Ладно. Отчего не попробовать счастья?! — отозвался Лентул.

— У меня только сто сестерций, — возразил Курий.

— Выиграешь.

— А если проиграю?.. — моя Фульвия…

— Добудете денег оба… это наживная вещь, — сказал Катилина.

Они стали играть в игру, похожую на орлянку. Повертывая монету пальцами на столе так, чтоб она быстро завертелась, держали пари, какой стороною она упадет.

— Давайте играть по маленькой, — просил Курий, — я ставлю два терцина.

— А я золотую драхму, — ответил Катилина.

— Голова или корабль? [45] — спросил Лентул.

— Корабль, — ответил Катилина.

Монета упала кверху головою Януса, изображенного на ней.

— Видишь, Курий, — везет, — заметил Лентул.

Курий получил драхму.

— Голова или корабль? — спросил Катилина, готовясь повернуть монету.

— Корабль, — ответил Лентул и проиграл также драхму против двух терцинов.

Игра продолжалась таким образом дальше; двое ставили заклад, третий спрашивал и вертел монету. Курию и везло и не везло, но к полуночи он проиграл, увлекшись большими ставками, перешедшими из терцинов в динарии, из динариев в греческие и сирийские драхмы, не только весь выигрыш, но и свои 100 сестерций. Он упал на стол в отчаянии, вскричав: — Завтра мне и Фульвии будет нечего есть!.. Фульвия больна, не может работать!.. где я возьму деньги?

— Не назад же отдавать тебе наши выигрыши! — усмехнулся Катилина.

— Чу! — сказал Лентул, — шум на лестнице; это Орестилла возвращается из гостей.

— Я слышу голос старика Афрания, — прибавил Катилина, — он опять бранится с женой; он вернулся вместе с ней.

— Прощайте, — сказал Курий, — я пойду исполнять проскрипции, какие удастся.

— Прикончи же и Фламиния! — сказал Катилина, уходя с Лентулом домой, чтоб не встретиться со случайно возвратившимся Афранием.

— Превосходное поручение дала мне сумасшедшая, — подумал Курий, оставшись один, — давно я продал бы этого несчастного, если б был умнее. Старик какой-то, встретив меня с ним на улице, предлагал это, но у меня тогда были деньги.

Глуп я был!.. Фламиний еще не расхворался тогда до такой степени, как теперь; этот, очевидно, скупщик рабов давал мне три тысячи, а я не взял… о, дурак!.. кто теперь его купит? что за него дадут?.. голодная смерть не грозит мне, потому что я здесь кормлюсь, но Фульвия… моя несчастная мученица!.. теперь я рад не только продать, но убить человека за динарий!

Он пошел в сени и разбудил дремавшего Фламиния.

— Пойдем на улицу! — грубо сказал он.

— Куда?

— Проводи меня к Мелхоле.

— Зачем?

Они сошли с лестницы и побрели тихонько, почти ощупью, под проливным дождем, спотыкаясь среди зимней грязи глухих переулков.

— Фламиний, пока ты еще был в почете у Катилины, мы с тобой были соперниками. Теперь я не злюсь на тебя, потому что занял твое место.

— К чему ты начал говорить об этом, Курий?

— Мне приказано сейчас тебя прикончить.

— Приканчивай! я не закричу о помощи.

— А я этого не хочу.

— Почему?

— Мне нужны деньги; я проиграл в эту неделю все, что имел. Я продам тебя в рабство.

— Я не позволю. Этого унижения недоставало!.. жестокие люди! — что вы со мною сделали!

— Ты много раз мне говорил, что убил бы Катилину, но совесть запрещает тебе нарушить кровавую клятву. Бели я тебя продам, ты будешь иметь полное право на это, потому что раб служит только своему господину, забыв все прежнее… у невольника нет ни родства, ни родины, ни даже имени, если оно не нравится господину. Я продам тебя насильно, если не согласишься добровольно. Вот дом Мелхолы. Мне стоит крикнуть условный сигнал, и тебя, связав, утащат в подземелье.

— Я согласен.

— Самый жестокий господин не может оказаться хуже Катилины.

— Все равно, я скоро умру, но, может статься, умру, отмстивши. Но меня никто не купит. Раненый и больной я никому не нужен.

— Покупают и не таких, как ты.

— О, какой позор!..

— Я не скажу твоего имени. Мне нужны деньги, повторяю тебе, а взаймы мне уж давно не дают, потому что нечего заложить. Помнишь ли, как весело, бывало, пировали мы оба, одетые в порфировую материю, пурпур и золото? помнишь ли, как мы вкусно ели и пили у Дионисии, Росции, Демофилы?..

— Все это кончилось, Курий!

— Фламиний, я не жестокий человек, но я ничего не мог для тебя сделать, потому что, ты видишь, каково мне сладко жить… тебе Катилина льстил, а мне никогда. Я всегда ненавидел злодея, но служу ему из-за куска хлеба. Я все, все промотал. Не было нарядов красивее и моднее платьев моей Фульвии; не было голоса приятнее ее; ее звали на сцену петь в фесценинах за большое жалованье под вымышленным именем, чтоб отец не запретил. Контракт уже был подписан. Неумолимый Рок все разрушил: у Фульвии. заболела грудь.