Последний Совершенный Лангедока

Пение кончилось; герольд трижды воскликнул:

– Палач, кто этот человек?

– Рыцарь Гильом де Контр, – отвечал палач в ответ на каждое воззвание герольда.

– Нет, – отвечал герольд, – клятвопреступник и обманщик не может быть рыцарем. Да не будет он более рыцарем!

Тогда палач вырвал меч у крестоносца и воскликнул:

– Вот меч изменника! – и переломил его.

Потом он стал сдирать с крестоносца всё рыцарское вооружение и каждый раз возглашал:

– Вот латы, наручи, наколенники, набедренник, вот кинжал изменника!

Гильом молчал и только вздрагивал, когда палач, обрывая ремешки, лишал его очередной части доспеха.

Когда сорван был шлем, герольд взял склянку с водой и выплеснул её на голову крестоносца: это было позорное крещение, символ того, что этой водой с чела преступника смывалось помазание, а со щеки его рыцарский поцелуй.

Потом палач разрубил топором щит де Контра, а герб его выпачкал грязью. Крестоносцу на шею накинули верёвку; палач стащил его к подножию эшафота, бросил на носилки и накрыл их гробовым саваном. Носилки с обесчещенным рыцарем осёл потащил в церковь. Священники окружили живого покойника и запели погребальные гимны, как бы прощаясь с человеком, умершим для рыцарства. Затем его проволокли по городу среди хохочущей толпы народа.

Наконец, на склоне дня де Контра повесили там, где обычно казнили воров и цыган. Большей части зевак давно надоело смотреть на затянувшуюся казнь, и в самый последний в его жизни путь крестоносца сопровождали немногие. Что ж, может быть, это и хорошо. По-моему, смерть никогда не была привлекательным зрелищем. Последнее, что увидел Гильом, прежде чем ему на голову набросили грубый мешок, были вонючие лужи и горы мусора, в которых рылись собаки.

Труп крестоносца Гильома де Контра оставили на виселице, как пример позорной казни за измену, оставив его на съедение крысам и воронам.

На Каркассон опускался чудесный, ласковый весенний вечер.

Глава 27

И вот пришло время рассказать о событиях, воспоминания о которых до сих пор ранят мою душу. Но и умолчать я не вправе, ибо в них слились горе и радости, потери и обретения.

Было так.

В Каркассоне ко мне подошёл некий человек и тихо сказал:

– Наконец-то я нашёл тебя, господин. Я – посланник епископа. Узнаёшь ли ты меня?

Я не знал этого человека и отрицательно покачал головой. Тогда он провёл пальцем по щеке, и я вспомнил. Вспомнил не лицо, а шов, который я накладывал, сшивая резаную рану. Нож был тупой, иззубренный и, наверное, довольно грязный, потому что рана выглядела скверно. Возился я тогда довольно долго, но сейчас, по прошествии месяцев, смотрел на дело рук своих с законной гордостью. Рана затянулась хорошо, а лицо не было обезображено, чего я опасался. Остался только белый неровный шрам.

– Теперь вспомнил. Я лечил тебя в Тулузе.

– Ты прав, господин, – улыбнулся человек, – и как истинный мастер, ты помнишь в этом мире только дела рук своих. Я твой должник и поэтому с радостью взялся за поручение отца Гийаберта. Мне стоило изрядных трудов найти тебя, но теперь дело сделано, и я передаю слова епископа, вот они: «Срочно возвращайся в Тулузу, Альда в беде».

Мир померк перед моими глазами, и когда я пришёл в себя, то набросился на посланца с вопросами о том, что же случилось. Но он не знал ничего, кроме того, что велел передать де Кастр. Гонец покинул Тулузу три седмицы назад, и всё это время искал меня, пройдя по следам крестоносного войска от Тулузы до Терма, и от Терма до Каркассона.

Нужно было возвращаться, потеряно было слишком много времени. Конечно, следовало испросить разрешения на отъезд у аббата Сито, но я не знал, когда он выберет время, чтобы принять меня, а ждать я не мог. Бросив большую часть снаряжения и зимней одежды, мы с Иаковом помчались в Тулузу.

И опять перед нами разворачивались уже знакомые пейзажи, только теперь мы ехали не с отрядом, а сами по себе, поэтому могли двигаться гораздо быстрее. Мы быстро ели, мало спали и благодаря этому достигли Тулузы всего за несколько дней. В дороге я пытался представить себе, что могло случиться с Альдой, и перед моим внутренним взором вставали картины, одна мрачнее другой, так что к дому де Кастра я подъехал издёрганный, измученный и на грани безумия.

Я перебрал десятки несчастий, которые могли постичь жену в моё отсутствие, но истинную причину послания угадать не смог. Её похитили.

– После твоего отъезда Альда никогда не выходила на улицу без сопровождающего, ибо знала, что это опасно, – рассказывал де Кастр.

Мы сидели в столовой за пустым столом. Епископ казался постаревшим, на лице у него залегли тени, белки глаз были покрыты сеточкой красных сосудов. Он говорил чёткими, правильными фразами, глядя мне прямо в лицо и положив руки на стол. Только ладони, покрытые старческими веснушками, слегка дрожали.

– В тот день с ней всё время был один из моих людей, человек взрослый, сильный и имеющий воинский опыт. Они ушли за какими-то покупками, а когда не вернулись в обычное время, я встревожился и послал людей на поиски. Сопровождающего нашли довольно быстро, он лежал недалеко от дома. Ему проломили голову ударом сзади. К счастью, мы успели подобрать раненого раньше, чем он истёк кровью или замёрз. Этот человек выжил, но он ничего не помнит: «шли по улице, вдруг удар сзади – и темнота». Странно, что к нему сумели незаметно подобраться, но вот как-то сумели. Сначала мы думали, что это обычное уличное ограбление, но тогда на улице лежали бы два тела, прости меня, Павел, за жестокие слова. Уличные грабители не заметают следы – они забирают всё ценное и убегают, бросив свои жертвы. Потом мы поняли, что это не ограбление, потому что у моего человека не взяли ничего – кошель и нож довольно хорошей ковки остались на поясе. Значит, не грабители. Тогда кто? В Тулузе очень мало сарацин, и я не слышал, чтобы они похищали женщин в гаремы. В общем, тупик. Мы опросили глав гильдий воров и наёмных убийц – тоже ничего. Никто не слышал об убийстве или похищении девушки, подходящей под приметы Альды. Наконец, седмицы через две или три, когда я уже потерял надежду узнать что-либо, ко мне пришёл человек, который вступил в Белое братство. Кажется, я рассказывал тебе о нём? Ну так вот. Этот человек – истинный христианин, но я благословил его вступить в отряд этих фанатичных католиков и выполнять все их отвратительные обряды, чтобы община знала, какие злодейства готовятся против неё.

Этот человек пришёл ко мне и рассказал, что братья по приказу их главаря похитили на улице некую девушку. Сам он её не видел, но я сразу понял, что это Альда. Её содержат в отдельной комнате Нарбоннского замка и стерегут круглые сутки.

– А кто главарь Белого братства?

– Разве я не говорил тебе? Ты забыл. Во главе братства стоит епископ Фулькон, а непосредственно заправляет всеми грязными делами твой старый знакомый, Юк де Сент Сирк, тоже бывший трубадур, а ныне – верный слуга Рима. Таким образом, стало, по крайней мере, понятно, чьих рук это дело. Но вот зачем Альду похитили и с какой целью удерживают в заточении, узнать так и не удалось.

– Она – дочь графа де Фуа, – сказал я. – Пусть внебрачная и ненаследная, но всё же. Может быть, Фулькон хочет шантажировать графа жизнью дочери?

– Может, и так, но что толку гадать? Я обратился к графу и попросил правосудия. Людей нельзя безнаказанно похищать на улицах Тулузы!

– И что же граф?

Де Кастр вздохнул.

– Он не отказал мне, но ничего и не обещал. Тулуза сейчас в сложном положении, ей нельзя ссориться Римом. Сент Сирк – слуга Фулькона, а епикоп Тулузы назначен папой. Раймунд изо всех сил старается не дать повод Монфору к нападению на город, что ему какая-то девушка… Он, конечно, обещал расследование и наказание виновных, но я бы на это не рассчитывал. Думаю, что граф забыл про Альду, как только за мной закрылась дверь.