Последний Совершенный Лангедока

Это был Симон де Монфор, и он ждал нас. Путешествие подошло к концу.

Миновав ущелье, отряд втянулся в лагерь Монфора и занял отведённое ему место. Оставив хлопоты о нашем нехитром жилище Иакову, я отправился побродить, куда глаза глядят. Пройдя лагерь насквозь, я увидел цель нашего пути, и сердце моё упало. Это был мощный и величественный замок. С трёх сторон его защищали скалы, единственный узкий проход был со стороны лагеря, но его пересекало не то неглубокое ущелье, не то очень глубокий овраг, некогда бывший руслом высохшего потока. Мост через овраг был разрушен. Замок окружали два или три яруса укреплений, которые казались совершенно неприступными и напоминали сарацинскую чалму, нахлобученную на каменную голову. Замковые предместья были также укреплены, их наружная стена заканчивалась у обрыва огромной скалы. Овладеть крепостью можно было только после жестокой битвы у каждой из стен. Я спросил у проходившего мимо копейщика, как называется крепость, и он, не останавливаясь, бросил через плечо:

– Это Терм, господин.

«Вот оно, значит, как. Там, за стенами, где-то в замковой цитадели, скрывается де Контр. Теперь понятно, зачем аббат Сито приказал мне присоединиться к походу. Его злобный, изощрённый разум учёл, что крестоносец поручился за меня, и теперь, если Монфору удастся взять живым человека, который его предал, я могу пригодиться на допросах в качестве свидетеля, а может, и не только».

Я зябко передёрнул плечами. Оставалась ещё робкая надежда, что Монфору не удастся взять Терм, а если твердыня Раймонда и падёт, де Контр успеет бежать в другой замок, либо туда, куда не дотянутся руки его палачей.

Осада Терма началась для крестоносцев неудачно. У Монфора было недостаточно людей для того, чтобы обложить крепость со всех сторон. Напротив, осаждённые, уроженцы этих мест, превосходно знали все горные тропы, так что по-прежнему имели свободное сообщение с окрестностями и не испытывали нужды в съестных припасах. Кроме того, каменные стены замка надёжно защищали их от непогоды. Крестоносцы же вынуждены были разбить лагерь на голом плато и сильно страдали от сырости и холода. Дров в предгорьях было мало, поэтому за топливом приходилось снаряжать особые отряды, которые ежедневно уходили из лагеря, но не всегда возвращались, потому что горцы охотились на них, как на коз, и беспощадно истребляли. Ходили слухи, что гарнизон Терма заблаговременно был усилен каталонцами, привычными к горной войне. Из-за распутицы подвоз съестных припасов почти прекратился, а камнемёты и осадные машины, без которых нечего было и думать о штурме, застряли неизвестно где.

Постепенно в лагере воцарились растерянность и уныние. Между крестоносцами всё чаще возникали беспричинные драки, доходящие до поножовщины, и приходилось зашивать резаные раны и накладывать лубки на сломанные конечности. Меня очень тревожили случаи гнилой лихорадки в лагере. Два человека заболели и, несмотря на все мои старания, умерли. Монфор приказал сжечь их тела, не жалея дров, а кострище завалить камнями.

В лагере крестоносцев я чувствовал себя совершенно одиноким, поболтать и то было не с кем. Даже циничный и злоязычный трубадур теперь казался желанным собеседником. Многие крестоносцы пользовались наречиями, которые я понимал с большим трудом, а некоторые говорили на совсем незнакомых языках, и с такими больными общаться приходилось с помощью жестов. Деньги в этом забытом Господом месте вскоре потеряли свою цену, ведь монеты нельзя было съесть или бросить в костёр, а копить их тем более никому не приходило в голову. Впервые в жизни за свою работу я вынужден был брать вязанку хвороста, засохший каравай или кусок мяса сомнительной свежести.

Видя, что крепость неприступна и крестоносцы не могут даже подобраться к её подножию, жители Терма стали дразнить со стен своих врагов. Они что-то кричали, поднимали кубки, а некоторые делали непристойные жесты. Я несколько раз пытался разглядеть на стенах де Контра, но безрезультатно – то ли было слишком далеко, то ли он избегал показываться на глаза крестоносцам. Иногда осаждённые даже осмеливались совершать вылазки. Серьёзного вреда они причинить не могли, потому что стража была бдительной, но держали войско в постоянном напряжении.

Лагерь Монфора начали покидать крестоносцы. Они уходили по одному, небольшими группами, а иногда и целыми отрядами во главе с приведшими их сеньорами. Граф ходил черней тучи, аббат Сито вовсе не показывался из своего шатра.

Перелом в казалось бы безнадёжном деле наступил, когда на помощь Монфору явился отряд бретонцев числом в пять тысяч человек. Бретонцы считались отборными воинами, дорогой они перенесли много бедствий и лишений, отчего были сильно озлоблены и рвались в бой. За ними прибыли рыцарские отряды Роберта Дре и его брата Филиппа, епископа Бове. Филипп был из тех воинственных священников, которые предпочитают доспехи сутане. Рассказывали, что он своей храбростью прославился в Палестине и в войнах с англичанами, когда редкая битва происходила без его участия. Чтобы не пятнать руки кровью, Бове напоказ отказался от меча и копья, разя врагов палицей и краем щита. Следом за ними в войско Монфора влились отряды епископа Шартрского и крестоносцев Абевиля. Наконец, спустя примерно месяц, по ужасным горным дорогам прибыли осадные машины. После их починки Монфор, наконец, счёл, что располагает достаточными силами и приказал готовить штурм.

В назначенный день после мессы завязалось сражение, но храбрость крестоносцев оказалась бессильной против искусства неведомых строителей замка и местности, необычайно удобной для обороны и губительной для нападающих. С огромным трудом преодолев ущелье, крестоносцы лезли на стены по наспех сколоченным штурмовым лестницам, но, опрокинутые, летели со страшной крутизны. Вскоре их трупы усеяли дно ущелья. Оставалось отступить. Дело, казалось, было вчистую проиграно, и я тешил себя робкой надеждой, что аббат Сито и Монфор уведут войско обратно в Каркассон. Но вышло по-другому.

У крестоносцев появился новый вождь, и это был Вильгельм, архидиакон Парижский, ещё один служитель церкви, который под рясой скрывал таланты полководца. Он являл другой тип священника, совсем непохожий на тех, что я видел ранее. Если аббат Сито был суровым фанатиком, изнурённым постами и молитвами, а епископ Бове – высокородным сеньором, вообще мало похожим на священнослужителя, то Вильгельм смахивал на обычного мужика. Невысокий, коренастый, с грубым красным лицом, лягушачьим ртом и выпученными глазами, этот человек был почти уродлив. Но его энергия оказалась воистину поразительной. Говорили, что именно он на военном совете предложил тот план действий, который, в конце концов, и помог сокрушить неприступный замок.

Вместо кровопролитных и бесполезных штурмов крепости Вильгельм предложил осаду. Глубокие овраги решено было засыпать, причём землю нужно было таскать издалека в корзинах. Исполнить такой замысел было уже само по себе гигантским предприятием. Деятельность Вильгельма была неутомимой; никто не мог сказать, когда он ест или спит, и у него не было слуг. Он то грубой шуткой ободрял баронов и воинов, упавших духом от постоянных неудач, то устраивал новые осадные машины или исправлял старые. Нередко я видел архидиакона в подоткнутой рясе с топором в руках, если работники не умели привести в исполнение его указаний.

Вильгельм выбрал для стенобитных машин новые места, и утомлённый неудачами Монфор не стал спорить с ним, сохранив за собой лишь формальное командование. Когда были созданы запасы камней, по замку открыли пальбу, стихавшую только на ночь. На всю жизнь я запомнил звуки смерти – скрип ворота, гул пущенного камня, тяжёлый удар и вопли раздавленных людей.

Через неделю под радостные крики крестоносцев часть ближней стены рухнула, вздымая облака пыли. Через образовавшуюся брешь крестоносцы немедленно ворвались в нижнее предместье. Под их бешеным натиском оставшиеся в живых защитники крепости отступили во второе предместье, заманивая за собой уже расстроенные ряды неприятеля. Когда крестоносцы поняли, что сгоряча угодили в засаду, они повернули обратно, бросая на поле боя убитых и раненых. Отступать пришлось под градом камней, стрел и горшков с кипящим маслом. Так было потеряно только что захваченное предместье, а у меня прибавилось работы – к колотым и резаным ранам добавились ожоги. К несчастью, обожжённые были обречены, потому что лечить их мне было нечем.