Крушение надежд

Ламперты остались без поддержки, им пришлось пережить много тяжких испытаний, и не раз они жалели о том, что приехали в Россию. Но выбраться обратно не могли: из-за постоянной конфронтации СССР и США они не имели право обращаться в американское посольство за возобновлением прежних паспортов. Некоторые из знакомых американцев пытались это сделать, но их обвинили в шпионаже, арестовали и тоже выслали. Ламперты поневоле привыкли к той жизни, какую себе выбрали.

Рахиль, будучи чувствительной, эмоциональной женщиной, жаловалась и плакала. Израиль старался примирить ее с действительностью, уговаривал:

— Знаешь, Рейчел, — он называл ее на американский манер, — я думаю, теперь, после Сталина, наступит более благоприятная политическая атмосфера и мы сможем возобновить наши паспорта и уехать обратно.

Но коренных изменений не произошло, и он опять уговаривал ее:

— Хрущев все время говорит о мире во всем мире. Надо надеется, что мир наступит, и мы сможем уехать.

Но и этого не происходило. И он снова рассказывал ей:

— Нам все-таки повезло больше, чем другим, у нас есть надежда.

— Ты так думаешь, — отвечала она угрюмо, — в чем это нам повезло, на что нам надеяться?

— Другим американским иммигрантам досталось намного хуже, их сослали в лагеря…

— Нас тоже высылали в Среднюю Азию, и мы мучились там.

— Но это было в военное время. Все-таки согласись, у нас есть работа, мы получаем небольшую, но достаточную зарплату, живем в маленькой государственной квартире.

— В Америке мы жили бы гораздо лучше, — парировала жена.

— Но все же, здесь наш сын Борух окончил медицинский институт, стал врачом.

— Да, а потом его заслали черт знает куда, потому что он по рождению американец, в такое общество, что пришлось его выручать и нам это дорого стоило.

— Ну, это его непрактичность. Но главное, нам повезло, что вначале мы встретили таких замечательных людей, как Соломон и Бася Виленские. Ах, какие это были люди, такие умные, красивые, солидные, настоящие аристократы духа! Как жалко их обоих!

В этом Рахиль с мужем соглашалась.

Однажды раздался звонок в дверь, Рахиль открыла и увидела на пороге маленькую сгорбленную седую старушку, она держала в руках самодельный фанерный чемодан. Рахиль удивленно смотрела на нее, старушка улыбнулась и сказала по-английски:

— Рейчел, это я, Бася Марковна Виленская. Вы не узнали меня, я так изменилась.

Рахиль сначала замерла от неожиданности, потом кинулась ее обнимать:

— Бася, Бася Марковна, какая неожиданная радость! Израиль, Израиль, иди сюда, посмотри кто пришел! Это Бася Марковна!

Израиль испуганно смотрел на старушку, он помнил красивую, богатую даму с налетом заграничного лоска, она подолгу жила с мужем в Европе и Америке. Теперь он никак не мог соединить эти два образа, потом опомнился, расцеловался с ней, выхватил из рук чемодан.

Они стояли в прихожей, обнимались и плакали от радости и неожиданности. Старушку повели в комнату, усадили за стол:

— Бася Марковна, откуда вы приехали?

— Из ссылки, я после лагеря была в ссылке в городе Джамбул. Мне долго не разрешали въезд в Москву, наконец разрешили. Я поехала на свою квартиру, но во всех шести комнатах живут чужие люди. Ваш адрес был у меня в памяти единственный. Вы уж извините.

— Бася Марковна, о чем вы говорите! Конечно, мы будем счастливы дать вам приют, так же, как вы когда-то дали нам.

— Я долго не задержусь, надеюсь получить обратно комнату в своей бывшей квартире.

— Живите у нас, сколько захотите.

Бася Марковна целый год не могла получить комнату. Она навестила Августу и Семена Гинзбургов, они звали ее жить к себе, но Ламперты так заботливо к ней относились, что она осталась у них. Семен устроил ее на работу регистратором в поликлинику своего министерства. Там ее опекала Мария Берг.

Часто Бася Марковна с Лампергами вспоминали прошлое:

— А помните, как вас назвали здесь «искатели счастья»? Нашли вы его?

Они только вздыхали. Потом она рассказывала им историю своей тяжелой жизни в лагере и ссылке. Каждый раз Рахиль плакала, а Израиль хмурился. Оставшись наедине, Рахиль говорила ему:

— В какую страшную страну мы с тобой приехали. — И добавляла с горькой иронией: — Искатели счастья…

Израиль переживал это как упрек себе.

Он заболел, у него обнаружилась тяжелая сердечная недостаточность. Израиль умирал. Перед смертью он целовал Рахиль руки:

— Раечка, прости меня за то, что привез тебя в Россию, — это были его последние слова [109].

Лиля встретилась с Борисом Лампертом. Он был все тот же медлительный толстогубый очкарик, смешливый болтун и оптимист.

— Борька, как я рада видеть тебя!

— Лилька, это ты?!

— Что, изменилась, постарела?

— Нет, созрела, что ли.

— Что ж, будем считать так. Ведь сколько лет прошло, Как ты живешь?

— Хорошо.

— Как твои родители?

— Папа недавно умер. Он был искателем счастья, но что-то так и не нашел его здесь.

— О, очень жалко…

У Бори навернулись на глаза слезы, Лиля помолчала, потом оглянулась и спросила:

— Боря, а вы не пробовали вернуться в Америку?

— Невозможно. Знаешь, я вырос в России, мне все здесь родное. А все-таки я тоже многого до сих пор не понимаю и не могу с многим смириться. Если бы у нас сохранились американские паспорта, мы бы с мамой уехали, я вывез бы свою семью — у меня три дочки. Но наши паспорта отобрали при въезде в Союз и не отдают обратно. А отношения у нас с Америкой такие, что опасно запрашивать новые паспорта через посольство: могут сразу арестовать.

69. Алеша и Лешка

Лешке Аджею было всего три года, когда Лиля в панике бежала с ним из Албании. Потом они короткое время жили в Мокошице, затем у Вольфганга Леонгарда, в Белграде, и наконец переехали в Москву к дедушке и бабе Нюше, где еще была бабушка Августа и дядя Алеша. От всех этих перемещений и смены людей в детской головке произошла некоторая каша. Первое время Лешка еще спрашивал: «Где мой папа?» От его простого вопроса у Лили разрывалось сердце, ей приходилось выдумывать, что папа скоро появится, чтобы мальчик не думал, что остался без отца. Но проходили месяцы, папа не появлялся. Чтобы не травмировать мальчика, в доме никогда не говорили про Влатко, не упоминали о далекой Албании.

И постепенно Лешка привык, что папы нет, и сам образ Влатко уже исчез из его памяти, жизнь без отца он принимал как должное.

Ему было уже пять лет, это был шаловливый мальчишка, любил выдумывать какие-то свои слова и фразы. Лиля часто говорил ему: «У тебя нет чувства меры», и он стал сам себя называть «Чувство меры». Однажды сказал: «Я туда не пойду, там ограничена поступка».

Павел устроил его в специализированный детский сад для писательских детей, рядом с домом. Лиля по утрам отводила его туда, а вечером забирала. Но Лешка видел, что за некоторыми детьми приходили папы, а за ним только мама или дедушка. Как-то раз он сказал дома:

— Наверное, я безпапный.

— Лешенька, что это значит?

— Значит, у меня нет папы.

— Почему ты так говоришь? — заволновалась Лиля.

— За другими ребятами приходят мужчины, это их папы. А за мной никогда.

При этом разговоре присутствовал Алеша Гинзбург, его троюродный дядя. Он потом тихо сказал Лиле:

— Завтра я приду его забирать.

Как обрадовался Лешка, когда увидал Алешу в детском саду! Он знал, что его назвали в честь дяди, и обожал его, как когда-то в детстве сам Алеша обожал своего дядю Павла.

С тех пор Алеша стал опекать Лешку так же, как в детстве его опекал Павел. Он стал для Лешки образцом для подражания и во многом заменял ему отца. Лиля с благодарностью и надеждой говорила Алеше почти слово в слово то, что когда-то Августа говорила Павлу:

— Я хочу, чтобы Лешка вырос мужчиной под твоим влиянием, ему нужен пример мужского характера. Мне очень-очень приятно, что он тянется к тебе, любит тебя. Он ведь знает наизусть чуть ли не все твои детские стихи, гордится, что их написал его дядя, и всем в детском саду рассказывает об этом. Я надеюсь, что под твоим влиянием он станет человеком.