Крушение надежд

Дамье прочел справку и написал рекомендательное письмо своему приятелю Моисею Рабиновичу в больницу имени Боткина: «Рекомендую вам свою бывшую ученицу. Она была очень способной, у нее от природы хорошие руки для хирургии. Я убежден, что из нее выйдет настоящий хирург».

Рабинович, полный добродушный еврей лет шестидесяти, был в больнице влиятельным лицом. Хотя он заведовал лишь отделом статистики, его влияние шло по другой линии — он был мужем (хоть и неофициальным) главврача Веры Сорокиной, депутата Верховного Совета.

Рабинович прочитал справку и письмо Дамье, внимательно посмотрел на Лилю:

— Так, значит, вы вернулись из Албании. Сочувствую. Дамье пишет, что вы прирожденный хирург, а его оценке можно верить. Хотите, я вам скажу? Мест у нас нет, но рекомендацию такого специалиста пропустить нельзя. Что ж, хотя вы и переросли, зачислим вас на стажировку по хирургии.

Лиля вышла от него радостная. Работать в такой прекрасной больнице, да еще хирургом! Хотя настроение дома все еще оставалось траурным, они с отцом решили отпраздновать ее поступление на работу, позвали только своих — Августу, Алешу, Сашу Фисатова. Нюша приготовила стол с традиционными салатами и «селедочкой по-еврейски», как делала Мария.

Когда подняли бокалы, Лиля сказала:

— Перед моим отъездом Алеша посвятил мне сказку «Бегемот-путешественник». Там в конце, когда бегемот возвращается домой, есть строчки: «Друзья, вы меня поймете, / Скучал о своем я болоте. / О дайте в него погрузиться, / Устал я от заграницы». Ты, Алеша, был прав, я скучала о своем болоте и теперь хочу погрузиться в него.

Алеша предложил:

— За русского хирурга Лилю Берг, погружающуюся обратно в наше болото!

Все смеялись впервые после смерти Марии, желали Лиле успеха. При маленьком Лешке старались не заводить разговоров об Албании и не вспоминать Влатко, чтобы его не травмировать. Когда мальчика уложили спать, Августа спросила Лилю:

— Пригодился тебе мой подарок, украшения?

— Ой, Авочка, еще как пригодился! Спасибо тебе великое. Если бы не твой подарок, не сидеть бы мне здесь с вами, а томиться в албанском лагере. Когда я надевала на правительственные приемы подаренные тобой ожерелье, браслет и серьги, жена албанского диктатора Энвера Ходжи подсаживалась ко мне, рассматривала их и все нахваливала. Она меня обхаживала всячески, играла в дружбу. И я считала, что она мой друг. А когда Влатко арестовали, она взялась вывезти нас с Лешкой в Югославию. И перед самой границей потребовала отдать ей украшения, иначе, мол, не даст нам уйти из Албании. У меня просто не было выхода, и я отдала их ей. Так, Авочка, мы спаслись благодаря твоему щедрому подарку.

Августа сказала:

— Ну, что ж, я тебе говорила, что драгоценности не только для украшения — они могут пригодиться и на черный день. Я рада, что они помогли вам.

Саша Фисатов возмутился этой историей, горячо воскликнул:

— Как, ведь она взялась помочь тебе с Лешкой! Неужели у нее, жены первого в стране лица, хватило нахальства за помощь потребовать драгоценности?

— Хватило, еще как хватило. От жадности у нее даже лицо перекосилось.

— Эти «первые лица» и есть самые жадные, — сказал Алеша. — Посмотри на наших «первых», как они хватают себе богатство, государственные дачи, как любят вешать друг на друга награды, словно избалованные дети.

65. В больнице имени Боткина

В 1910 году купец и меценат Козьма Терентьевич Солдатенков дал деньги на постройку самой большой в Москве больницы за Тверской заставой, возле Ходынского поля. Построили двадцать двухэтажных кирпичных корпусов и церковь для отпевания покойников. Территорию засадили деревьями и назвали больницу Солдатенковской. С годами корпусов стало не хватать, во время Гражданской войны пристроили пять одноэтажных «тифозных бараков», а после революции еще четыре больших четырехэтажных корпуса. И больницу переименовали в честь знаменитого русского терапевта XIX века Сергея Петровича Боткина.

Боткинская прославилась своими профессорами и стала настоящей академией практической медицины с кафедрами по всем специальностям. Сюда приезжали совершенствоваться врачи со всей страны.

С первого дня работы Лиля поразилась, насколько большой и известной оказалась больница, и была счастлива работать в ней. Сильное впечатление на нее произвели боткинские врачи, по сравнению с холодными и недружелюбными посольскими коллегами в Тиране они были намного более открытыми и, конечно, намного более грамотными. Рабочая атмосфера была очень приятной. И еще Лилю поразило, как много среди врачей евреев.

Работали все много и тяжело, а зарплату получали нищенскую, вдвое ниже водителя городского автобуса и вдвое меньше стоимости женских сапожек. Денег не хватало всем, все вынуждены были постоянно занимать друг у друга до получки. Все стремились найти работу по совместительству в поликлиниках или брали бесчисленные дежурства, носились с одной работы на другую как загнанные лошади. Поэтому были постоянно уставшими, невыспавшимися, и это сказывалось на работоспособности. Получать с больных частные гонорары считалось взяткой и каралось увольнением, даже тюрьмой. Если у кого из врачей был приработок, частная практика — «ЧП», это держали втайне.

В ординаторских, когда там собирались врачи после обходов и операций, велись постоянные разговоры на одну и ту же тему — о низкой зарплате. То и дело возникали слухи о возможной прибавке:

— Говорят, с нового года прибавят пятнадцать процентов.

— Прибавят они, держи карман шире.

За научные степени платили надбавку всего 10 рублей в месяц. Но написать и защитить кандидатскую диссертацию не каждый может, да и условия для этого были только в больших городских больницах. Вот преподаватели институтов, профессора и доценты, получали более высокую зарплату, но пробиться в штат было очень тяжело.

Заведующей отделением, куда направили Лилю, была Марьяна Трахтенберг, энергичная, интеллектуальная и остроумная женщина средних лет. Опытный хирург, она тонко и убедительно учила Лилю всему с азов. Лиля ее обожала, положение заведующей казалось Лиле недостижимо высоким, она старалась во всем копировать начальницу. Марьяне девушка нравилась, она относилась к Лиле, как к дочери, рассказывала ей:

— Ты, Лиля, встала на тяжелый путь хирурга. У всех врачей тяжелая жизнь, но особенно тяжелая она у женщин. На работе мы постоянно думаем о домашних делах: как там дети, что купить, что сварить, где достать? После работы бежим по магазинам, чтобы принести домой продукты, сразу становимся к плите. Но и в магазинах, и дома мы постоянно думаем о делах рабочих: как там наши больные после операций? Это выматывает силы и нервы, особенно у женщин-хирургов. Поэтому пустили про нас верную поговорку: женщина-врач — это и не женщина, и не врач. Очень редко женщина может оставаться элегантной, женственной и быть в то же время хорошим хирургом.

Лиля думала, что пример самой Марьяны опровергал расхожее мнение. Хороший хирург, она растила двух детей. Правда, муж ее был генералом, преподавателем Академии, семья жила обеспеченно. А у Лили мужа не было… Скоро она убедилась, как права была ее начальница, как непросто живется женщине-врачу. Хотя материально помогал отец и домашнее хозяйство вела верная Нюша, все равно Лиле часто приходилось после работы ездить по магазинам, иногда в дальние районы Москвы, чтобы достать какие-то вещи для себя и Лешки. По дороге она, как все, покупала продукты, которые случайно выбросили на прилавок, и ехала домой в метро с тяжело набитой авоськой. Все-таки немного помогало то, что по утрам приходила молочница, женщина из ближнего Подмосковья. Она носила на себе тяжелый бидон молока и мешок с творогом, наливала до краев алюминиевую кружку молока, выкладывала сверток домашнего творога в марле. Женщина эта с одной коровы снабжала продуктами многие семьи в кооперативе.

А в воскресные дни Лиля обязательно ходила на рынок за картошкой или объезжала большие продуктовые и промтоварные магазины в центре города. Особенно тяжело бывало после бессонных ночных дежурств. Все это выматывало.