Держава (том второй)

Ночевать, разумеется, Аким остался в казарме.

Утром, вернее днём, в канцелярии полка он написал рапорт об исходотайствовании отпуска.

Дико больной полковой адъютант — не Эльснер, получивший штабс–капитана и принявший роту, а поручик Буданов, понёс рапорт на подпись Щербачёву.

В результате, Рубанов отбыл в полугодовой отпуск для поправки здоровья.

Отпуск!

Лёжа на диване, Аким просматривал газеты, узнав, что русский консул получил из Порт—Артура письмо, сообщающее подробности относительно употребления японцами особого снаряда в форме сосиски, который они бросают в ретраншемент, где он рвётся и издаёт такое зловоние, что солдаты падают в обморок.

«Врут, — решил Аким. — Просто корреспондент в казарму зашёл, когда нижние чины дружно сапоги сняли… И портянки на просушку развесили. Вот офицер и нагородил ему ерунды для смеха. Ага! Занимательная статейка: «Концерт Зигфрида Вагнера возбудил оживлённые толки в музыкальном мире, прессе и публике. Общее мнение, что сын великого Рихарда и внук Листа не унаследовал выдающегося музыкального таланта. Композитором он оказался посредственным, но дирижёром превосходным». — Следует Ольгу в театр пригласить. Заслужила дама… Жаль, Натали далеко», — потянувшись, вновь уткнулся в газету: «Мукден. Вчерашний день прошёл спокойно. Японцы не пытались наступать. Ночь прошла без канонады. Погода стала холоднее». — Ясное дело, ноябрь на дворе, — взял из вазочки конфету, и вновь уставился в газету: «Японские власти озабочены обеспечением для армии тёплой одежды. Каждому солдату выдана шуба с большим меховым воротником, тёплая шапка, наушники и две пары сапог. Из Японии высылается большое количество переносных печей». — Ояму не сравнить с Куропаткиным. Наши ползимы в шинелях на рыбьем меху ходить будут, и гаолян в кострах жечь. Зато к лету полушубки и печки подвезут, — иронично покачал головой на подушке. — А полковник Яблочкин нам бесконечно твердил, что царь требует от офицеров с любовью и вниманием относиться к нижним чинам, с сердечностью вникать в их нужды и приближать к себе. Лучше об искусстве почитать. Чего у нас в Питере ставят? Та–а–к: «Сегодня в театре Комиссаржевской в первый раз шла пьеса М. Горького «Дачники». Театр был битком набит, несмотря на громадные цены. В зрительном зале весь литературный и журнальный мир Петербурга…», — бросить бы туда японскую бомбу–вонючку… Люди воюют, а эти по жёлтым домикам или театрам шляются, — продолжил чтение: «Пьеса проникнута искренней тоской по лучшей жизни. Её недостаток — калейдоскопичность: слишком много фигур, сцен. Всё это толчётся и недостаточно организовано в драму». — Опять война: «Хуаньшань. 11‑го ноября. По всему фронту нашими охотничьими командами произведена разведка в сторожевых охранениях неприятеля. Разведка оказалась удачной. Каждой команде удалось захватить пленных». — Ну вот. Дело другое. Пусть Дубасов с братом ордена зарабатывают, — отложил газеты и задумался о Натали. — Ну почему в жизни всё складывается наоборот… Мечтаю об одной, а рядом та, о которой мечтают другие, — расстроившись, вновь поднёс к глазам газету и прочёл: «Петербург, 12 ноября. В виду наступившего 50-летия Севастопольской обороны, газеты приводят число живых участников этой славной защиты. Осталось в живых: 108 офицеров и 2000 нижних чинов». — Совсем мало… Через полвека и нас станут подсчитывать… Не знаю, войду ли в число последних 108 живых офицеров русско–японской войны. Что там ещё? «Нью—Йорк. (Рейтер). У приехавшего на всемирную выставку японского принца Фушима украдены в отеле драгоценности на 5000 долларов». — Это ему за мои утерянные денежки боженька отомстил», — на этой пафосной мысли, уронив на пол газету, крепко уснул, всё ещё ожидая во сне японского артобстрела или нападения гвардейской дивизии из армии генерала Куроки.

За ужином, Максим Акимович, выслушав информацию сына о Севастопольской обороне и ограбленном принце Фушиме, лишь отмахнулся, буркнув: «Бог косоглазого метит», — что очень не понравилось супруге, начавшей читать лекцию на тему «Все люди братья».

— Ежели бы я знал, что твои братья желты и косоглазы, ни в жизнь на тебе бы не женился, — раздражённо произнёс Рубанов–старший.

— Сударь, ступай чучелок поруби, чтоб успокоиться, — тоже вспылила Ирина Аркадьевна. — Высочайший выговор, что ли, за ненадлежащее выполнение обязанностей получил?

— Без чучелок твоих обойдусь, ибо государь на охоту пригласил. А что касаемо выговора, так его следует Святополк—Мирскому объявить…

— Моя чучелка — это вы, сударь, — улыбнулась супруга, сумев вставить своё мнение в речь главы семейства. — И за что князю следует выговор объявлять?

— Как за что? Ведь Пётр Дмитриевич в данное время не либеральный представитель Тверского земства, а министр внутренних дел Российской империи. И допустил съезд этих самых либералов, в повестке коих стоял вопрос о реформе государственного строя. Этот господинчик явно не Сипягин и тем паче не Плеве, — расстроено выпил рюмку водки.

— А вы, господин генерал, явно консерватор и ретроград, — отпила вина из бокала Ирина Аркадьевна.

Перед Акимом, словно перед инвалидом из дома призрения, мадам Камилла поставила бутылку газированной воды, чем очень обрадовала матушку.

— Узнав о готовящемся съезде Мирский пытался испросить на него, при мне дело было, Высочайшее соизволение, но не получил согласия императора. Тогда болтливые господа провели… Как это они назвали… Частное совещание земских деятелей, приняв резолюцию о созыве народного представительства… Представляешь? — повернулся всем корпусом к жене Максим Акимович, не обращая внимания на сына, которого считал ещё ребёнком в вопросах политики.

— Папа′ и чего ты расстроился? — возмутился в душе таким отношением к герою Ляояна Рубанов–младший. — Соберутся сторож Пахомыч, дворник Власыч, кучер Архип Александрович и за бутылкой пшеничной решат, как России жить завтра, — до слёз развеселил отца.

Вытерев салфеткой глаза, тот произнёс: «Смирно! Ать–два!» — и подождав, когда жена отсмеётся, продолжил, вновь став серьёзным:

— А теперь, как мне конфиденциально сообщил, будучи на приёме у государя, Рыдзевский…

— Это главный жандарм, который? — перебила мужа Ирина Аркадьевна.

— Нет! — возбуждённо отреагировал он. — Это заместитель Власыча, который…

— Ну зачем так агрессивно, мил–человек? — отпила глоток вина супруга, чему–то улыбнувшись.

— По инициативе нелегальной организации «Союз освобождения», по всей стране проводятся общественные собрания под шифром «банкеты».

— С одного из которых вас вчера принесли, — опять съязвила Ирина Аркадьевна.

Не слушая её — бабы есть бабы, даже корпусихи, Максим Акимович докончил:

— На этих форумах выносятся резолюции с требованиями конституции… Дошло до того, что сегодня черниговский предводитель дворянства прислал на имя государя телеграмму с «конституционным» решением, за которое проголосовало его земское собрание. Государь начинает жалеть, что уступил Марии Фёдоровне, доверив столь важный пост князю–демократу.

Отец, теперь я понял, почему вернувшийся с войны князь Андрей Ширинский—Шахматов опубликовал в «Новом времени» статью «Дома–ли я?» — не поленился сходить за газетой Аким и зачитал: «Часть нашего общества заболела тяжёлым недугом сомнения… Тот ли это народ, который всего несколько месяцев назад поднялся как один человек?.. ТАМ не сомневаются», — написал он про армию…

«Специально пешком погуляю по городу, решил Аким, — и погляжу, чем народ дышит… Неужели Гришка Зерендорф напрасно погиб?» — откашлявшись, ушёл в свою комнату.

— Видите, сударь, своей политикой сына расстроили, — упрекнула мужа Ирина Аркадьевна, допив бокал.

— А я его завтра в Гатчину свожу. Пусть поглядит, где его отец вскоре с царём охотиться будут. Вчера ещё в канцелярии Императорской охоты пропуск ему заказал.

— Сударик мой, — нежно улыбнулась мужу, — сводите уж лучше в зоологический парк. Ведь слона в Гатчине нет.