Держава (том второй)

Своего брата с чадами и домочадцами, на праздник встречи, к удивлению жены, не пригласил:

«А то начнёт дурь свою либеральную нести, и всё настроение парню испортит».

Перед обедом Аким преподнёс отцу купленную в Бодуне гравюру «Встреча двух императоров».

Матушке подарил записную книжку с оттиском царской короны и серебряный портсигар с вензелем.

— Я же не курю, — рассмеялась она.

— Неважно. Памятная вещь с полей войны. А к нему прилагается сиреневый китель, чтоб Владимир Александрович десять суток губы не впаял, — уселся за стол.

На этот раз повар расстарался на славу, и у него ничего не подгорело.

— Ох, папа′, к сожалению, не сумел довезти до дома китайский самогон «ханшин», — поднял рюмку с шустовским коньяком Аким. — Вку–у–ус… При мама' не стану говорить.

— Молодым офицерам алкоголь трудно до дома довезти, — солидно рассуждал Максим Акимович, отведав напитка. — А вот один знакомый генерал.., не Драгомиров, — уточнил для супруги, — тот тоже из Киева ничего довезти не успевает, презентовал мне коньячок акционерного общества С. С. Тамазова, что в Кизляре… Сумел оттуда доставить.

Аким, сощурившись, разглядывал рекомендованный отцом напиток, где на красочной этикетке, слон держал в хоботе бутылку.

— Сынок, не слушай отца, лучше шампанского выпей или вина, — предлагала Ирина Аркадьевна.

И внимательно, стараясь ничего не пропустить, слушала рассказ Акима о войне и младшем своём сыне — Глебе. Радуясь, что он не ранен, а «клюкву» и орден на грудь заслужил несусветной своей рубановской храбростью.

Счастливый и гордый родитель, тоже внимательно слушал повествование сына, наблюдая при этом за манипуляцией его рук с дареной генералом бутылкой, и ожидая, когда же тот догадается разлить содержимое по рюмкам. — Аким, не знаю, слышал ли ты, что император отозвал наместника Алексеева в Петербург, и возвёл Куропаткина на должность главнокомандующего. Линевича, Гриппенберга и Каульбарса поставил руководить армиями.

— Не слышал, — отставил бутылку со слоном–алкоголиком Аким. — Это за проигранные сражения генерал–адьютанта возвеличили? — скрипнул зубами. — Да его расстрелять мало, — удивил родителей своей злостью, которую они списали на боль от раны.

— Виновником наших неудач государь назначил генерала Харкевича, повысив его в чине — произведён в генерал–лейтенанты, и поставлен на должность начальника штаба 1‑й армии у «папашки» Линевича, — хохотнул Максим Акимович. — У нас в России так. Не можешь командовать батальоном — принимай губернию.

— Эка, сударь, вы распоясались без Плеве, — в шутку осудила мужа Ирина Аркадьевна. — Так и сыплете антиправительственными речами, будто на вашем месте братец сидит.

— Кстати, где он? — вспомнил о дяде Рубанов–младший.

— В университете, наверное. После позовём, — отмахнулся старший.

«Чёрная кошка между ними всё–таки пробежала», — подумал Аким.

— Теперь Любочка обидится, — посетовала мать.

— Следовало за военного замуж выходить, а не за гражданскую штафирку, — пожалел невестку Максим Акимович.

— Да что это вы, сударь, какой критичный сегодня… Сына надо в театр сводить, — спохватилась Ирина Аркадьевна. — Дабы после этого… как его… Шанхая… — защёлкала пальцами.

— Ханшина, — подсказал Аким.

— Ну да. К прекрасному приобщить.

— А вот! — поднял бутылку со слоном Максим Акимович.

— Я уже не могу с твоим отцом, — схватилась за лоб Ирина Аркадьевна. — Иногда хуже японца бывает, — вызвала улыбки на лицах мужчин. — «Мефистофеля» дают в Мариинке, а поют Шаляпин и Собинов.

— Друг мой, ну что тебе Шаляпин, — обратился к сыну отец, мстя жене за «японца». — Лучше приди, послушай моего фельдфебеля… Как скомандует: «Эска–а–а-дро–о–он! Равняя–я–яйсь… Смирно–о–о! — в полный голос прокричал Максим Акимович, после чего в столовую влетел Антип и вытянулся во фрунт. — Даже у меня мурашки по спине, — махнул денщику, чтоб вышел. — А то — Шаля–я–япин.

— Максим, ну что ты такое говоришь, — возмутилась супруга. — Как ты можешь сравнивать своего фельдфебеля с гордостью России — Шаля–я–я-пины–ы–ым, — поднявшись, пропела она, вытянув к потолку правую руку.

В комнату с поклоном вошла мадам Камилла.

Усаживаясь под аплодисменты мужчин, махнула ей, чтоб вышла.

— Вот здесь, душечка, я с тобой полностью согласен. Несравнимые величины — мой фельдфебель и какой–то там певец.

— Ма–а–аксим! Ну что это за мещанская «душечка?», — рассердилась Ирина Аркадьевна. — Ты становишься Скалозубом, о чём не раз уже говорила тебе.

— Спасибо за «кумплимент». Это очень хороший человек, о чём тоже не раз говорил тебе. Побольше бы нам таких полковников, и японцы давно бы были разбиты. А то полковник Орлов… В газетах о нём писали. Как раз в Шахейском сражении его пехотный полк отличился… Сломя головы от японца солдаты бежали… Теперь их орловскими рысаками прозвали, — рассмешил Акима.

— Папа', а кто же заменил Куропаткину Харкевича? — задал вопрос Аким.

— Алексей Ермолаевич Эверт. Молодой генерал. Умный, смелый и верующий… Не то, что Собинов.

— А что Собинов? — встрепенулась Ирина Аркадьевна. — Должен полком на войне командовать?

— Ему и отделение доверить нельзя, — критически оглядел супругу. — И в «Мефистофеле» петь не будет.

— Это почему? — поразилась жена.

— Твой знаменитый, числящийся в запасе тенор, чтоб не идти на войну, облачился в больничный колпак и халат, разыгрывая из себя нервно–расстроенного сумасшедшего… То ли Наполеона, то ли Мефистофеля… Точно не знаю. Сейчас сочиняет «Записки из жёлтого домика». Но уверен, как только война закончится, выздоровеет.

— Ну, тогда мальчику следует Норденштрема посетить и мундир, шинель, китель двубортный, брюки заказать, — быстро, на деревенский манер, стала загибать пальцы. — Кроме военного обмундирования, у поставщика Высочайшего двора, швейцарца Генри Фолленвейдера, в магазине на Морской 18, закажем цивильную одежду: сюртуки, жилеты, костюмы, смокинг обязательно…

— И цилиндр с тросточкой, — вспомнил унтер–офицера 145‑го Новочеркасского полка Дубасова, Аким.

— Это в другом магазине, — всё приняла за чистую монету Ирина Аркадьевна. — Не в сиреневом же кителе в театр идти, — горестно возопила она собиновским голосом.

— Тогда ещё белый теннисный костюм, — неожиданно поддержал жену Максим Акимович.

— И лыжный с конькобежным, — стараясь выглядеть серьёзным, дополнил гардероб Аким.

— А вам, сударь, я закажу велосипедные штаны, — строго глянула на супруга, уразумев, что любимые мужчины подтрунивают над ней.

— Фрак ещё не помешает и к нему два белых жилета, — тоже загнул пальцы Аким, после того, как отведал из бутылки, со слоном с бутылкой…

— Ну и… фуражки, ремни, эполеты, кокарды… — поддержал сына Максим Акимович, тоже отведав продукцию акционерного общества господина Тамазова, что в Кизляре.

Затем долго смеялись, радуясь, что сын немного оттаял и тоже шутит.

В полдень следующего дня их дом посетила Ольга, помазав какой–то медицинской дрянью и перевязав герою Маньчжурской войны, как выразился Максим Акимович, практически зажившую уже рану.

Вечером, проводив гостью, Аким поехал к отцу Зерендорфа, чтоб рассказать о сыне и отдать ордена и шашку.

Поднявшись на второй этаж четырёхэтажного дома, постоял у двери, успокаивая сердце, и надавил кнопку звонка.

Открывшая ему пожилая прислуга в белом чепчике на седых волосах, окинув взглядом бледного офицера со свёртком в руках, хотела захлопнуть дверь, но услышала голос из комнаты — пропустить гостя.

Прямой, стройный, подтянутый полковник вышел к Акиму, и замер в двух шагах, не поздоровавшись и не пожав руки.

С безысходной тоской глядел он на свёрток, из которого виднелась шашка сына с красным анненским темляком.

— Я читал в «Русском инвалиде», но не поверил, — заиграл желваками.

С молчаливым недоумением, как о чём–то совершенно ненужном, слушал о подвигах сына, разглядывая разложенные на столе ордена и пробитый пулей бинокль, что Аким решил выдать за Гришкин, дабы усилить его героизм.