Дочь колдуньи

Там многие модницы носили юбки или лифы такого цвета. Тетя стеснялась носить столь яркую одежду, но отрезала от рулона кусочек на юбку для куклы. Маргарет шепотом рассказала, что отец страшно рассердился, когда увидел, что тетя сделала, и спрятал отрез. Куда он потом делся, никто не знал.

Моя кукла была одета куда скромнее, но, на мой взгляд, сшили ее более искусно. Маргарет собственными руками пришила пуговки, что дал мне Том. Но, как ни странно, глаза из пуговиц испортили ее милое личико, придав ему какое-то злобное выражение. Когда я смотрела на нее, мне на ум приходили тревожные, пугающие мысли о моей семье, умирающей от оспы.

Мы закрыли глаза, собираясь спать, но дышали в унисон возбужденно, как две запряженные в сани лошади.

— Маргарет, откуда ты знаешь, что он квакер? — спросила я.

Она заерзала:

— Это из-за того, что он назвал нас «друзьями».

— Маргарет, а что такое еретик?

Мне нравилось, когда Маргарет что-нибудь объясняла, но еще большее удовольствие я получала, когда произносила ее имя.

— Это человек, который поступает наперекор Слову Божьему, — ответила она.

— А почему квакер — еретик?

Маргарет ответила не сразу, и я подумала, что она меня не слышит, но вскоре почувствовала ее дыхание на своей шее.

— Квакер — это еретик, потому что он отвечает не перед церковью, а только перед своей совестью. Квакеры верят, что Бог живет у них внутри и говорит с ними, отчего они трясутся и дрожат как в лихорадке.

— А Бог правда говорит с ними?

— Папа говорит, что неправда. — Она зевнула и закинула на меня ногу. — Их отовсюду гонят. Сама подумай, станет Господь говорить с людьми, которых сторонятся посвященные в духовный сан? Сара, пора спать.

— Тогда почему ты решила ему помочь?

Она приоткрыла один глаз с отяжелевшим веком, и уголок ее губ приподнялся. Так улыбался ее отец. Ее лицо разделилось на две половины: одну — светлую, насмехающуюся над тем, что происходит в постоянно меняющемся мире, и другую — темную, отрешенную, как у юродивой или святой, впавшей в экстаз отшельничества.

— Я хотела ему помочь, Сара, потому что они приказали мне это сделать.

У нее слипались глаза, но рука была по-прежнему рядом с моим лицом.

—  Они? Кто такие эти они, Маргарет? — Я тихонько подула ей в лицо, чтобы разбудить, и она снова открыла глаза.

Кузина медленно подняла руку и указала на что-то за моей спиной. Я обернулась, но у меня за спиной стоял только массивный комод, в котором хранилась наша незатейливая одежда. Она притянула меня к себе и прошептала:

— Маленькие человечки, которые живут в комоде.

Я смотрела, как она засыпает. В темноте ее белоснежная кожа казалась голубоватой, глаза двигались под опущенными веками. У меня по коже побежали мурашки, будто от сквозняка. В страхе я обернулась, но не услышала ничего, кроме завывания ветра снаружи, и не увидела ничего, кроме неподвижных теней, которые принимали знакомые безобидные очертания. Она была сумасшедшей, и я готова была хранить этот секрет.

Я прижалась теснее к ее теплому телу и поцеловала ее.

На следующее утро мы принесли человеку в амбаре яблоко и немного хлеба. Но его там не было. Мы обыскали каждое стойло и даже забрались на сеновал, но его и след простыл. Ночью шел снег, и человек не оставил никаких следов, ведущих от амбара, которые бы свидетельствовали о том, что он существовал на самом деле и не был всего лишь соломенным пугалом, ожившим благодаря нашему воображению.

По вечерам, перед самым ужином, у нас с Маргарет и Генри были уроки чтения, письма и истории. Единственным нашим учебником было Священное Писание. Я умела писать только несколько слов, и дядя спросил, учила ли меня мать хоть чему-нибудь. Я сказала, что не учила, хотя на самом деле мать пыталась научить меня читать и писать, но из-за недостатка терпения с ее стороны и неповиновения с моей я так и осталась неграмотной.

Маргарет могла читать очень трудные отрывки из Библии. Я сидела рядом, подперев подбородок, и смотрела, как движутся ее губы, когда она произносила волнующие и малопонятные слова пророков. Ее нежный голос обволакивал меня, словно мягкий шарф, повязанный на голову. По вечерам после того, как тарелки и чашки были вымыты и тщательно вытерты, а огонь в очаге прикрыт валежником, чтобы горел спокойно и долго, дядя рассказывал нам истории о первых поселенцах и о более ранних временах, когда в старой Англии шли войны. Вскоре тени на стенах превращались в индейцев, которые отплясывали свой кровожадный танец, держа свежие скальпы в руках. Ветка, упавшая на крышу, становилась отрубленной головой короля Карла I, катящейся по ступеням эшафота рядом с воротами Уайтхолл-гейт. С каждым разом дядины истории обрастали новыми подробностями и становились длиннее.

Еще он знал уйму фокусов. Мог незаметно перемещать предметы с одного места на другое, отвлекая наше внимание так, что эти перемещения были для нас неожиданными. Монета, зажатая у него в руке, оказывалась на дне кружки с сидром, стоящей на другом конце стола. Он извлекал куриное яйцо с макушки Генри или перо у меня за ухом. Однажды он сложил вместе наши с Маргарет ладони и достал из них кусок кружева. Мне никогда не приходило в голову, что Маргарет могла ему помочь, спрятав кружево у себя в рукаве.

В январе, когда бушевали снежные бури, дядя проводил с нами много времени. У него было свое твердое мнение по любому поводу. Стоило задать ему вопрос, и он мог часами рассуждать о каком-то событии древней истории, положениях законодательства, природе человека или тайнах Божественного. Но с наступлением февраля, когда на дорогах образовался ледяной наст, в доме Тутейкеров стали нарастать напряжение и тревога. Обычно добродушный, дядя вдруг делался раздражительным или мрачным и молчаливым. Он часто стоял у открытой двери, переминаясь с ноги на ногу, пока тетушка не просила его закрыть дверь. Он в беспокойстве ходил туда-сюда по комнате и часто срывал свое дурное настроение на домочадцах.

Зачастую дядя седлал Буцефала рано утром и уезжал из дому до самого ужина. В такие дни, лежа в постели, мы слышали, как тетя плачет за стенкой. Сначала я подумала, что тетя горюет о судьбе моей мамы и бабушки, ибо она часто молилась вслух о спасении их от смерти. Но вскоре стало ясно, что горевала она из-за частых дядиных отлучек.

В такие минуты тетя находила успокоение, взяв на руки Ханну. А Ханна любила сидеть у нее на коленях и называла мамой. На лице у тети появлялась такая улыбка, что мне хотелось поменяться с сестренкой местами. Мне хотелось, чтобы меня гладили, обнимали и баловали. Наутро дядя вставал поздно, когда петухи уже давно пропели, а тетя делалась еще печальней. Покончив с делами и закутавшись в шаль, она садилась у очага и часами глядела в огонь.

Однажды на первой неделе марта нам показалось, что дядя вовсе не вернется домой. Уже давно стемнело, и мы, подавленные, сели за стол без него. После безрадостного ужина тетя присела на край стула и стала смотреть на дверь. Мы с Маргарет и Генри терпеливо ждали, когда она нарушит молчание. Мы сидели не шевелясь, так что у нас заболели спины, и пытались, как могли, утихомирить Ханну. Огонь в очаге едва теплился, когда мы услышали, как Буцефал трясет упряжью по дороге к амбару. В скором времени в комнате появился дядя и уперся взглядом в застывшие, словно статуи, фигуры за обеденным столом. Волосы у дяди стояли дыбом, будто он скакал на сильном ветру, одежда была в пятнах от какой-то темной жидкости. Он прошел к очагу, как ходят по палубе матросы во время шторма, и его одежда источала приторно-сладкий запах — так пахнут цветы, смешанные с пряностями. Он с жадностью выпил воды из ведра, вылив большую часть содержимого себе на грудь. Повернулся к нам лицом и рассмеялся сквозь плотно сжатые пересохшие губы.

— Всем пора ложиться спать. Мэри… иди в постель.

Тетушка встала и, взяв Ханну за руку, побрела в спальню, закрыв за собой дверь. Было слышно, как звякнул засов. Мы втроем — Маргарет, Генри и я — остались за столом, потерявшие дар речи и напуганные. Дядя стоял, опустив голову, и что-то бормотал себе под нос. Он ухватился за спинку стула, будто боялся, что упадет, но потом, шатаясь, добрел до стола и рухнул на стул рядом со мной. От него исходил сильный сладкий запах, а белки глаз налились кровью. Маргарет с Генри опустили глаза и разглядывали свои руки, будто ждали наказания. До этого я видела дядю только с улыбкой на лице и в хорошем расположении духа.