Царский угодник. Распутин

   — А как же я? — обиженно выступила вперёд блондинка, — Григорий Ефимович!

Но Григорий Ефимович не отозвался, было слышно, как он пошуровал чем-то в спальне и затих. Секридов не выдержал, прижал к губам кулак, давясь смехом, прохрюкал что-то в него, потом отвернулся к стенке, затрясся, задёргал плечами, головой, всем телом — по нему словно пропустили электричество, Отсмеявшись таким странным образом, Секридов кулаком стёр слёзы с глаз, сказал Терентьеву:

   — Первый раз в жизни вижу такое.

Младший филёр сидел с круглыми от удивления глазами, хлопал ими и ничего не говорил, лишь притискивал руку ко рту, кривился лицом и так же, как и Секридов, иногда подёргивал плечами.

Отдыхал Распутин недолго — не более получаса. Вышел из спальни босой, в нижней рубашке, в штанах с незастёгнутыми пуговицами.

   — А где цыгане? — спросил он у Секридова. — Ты, сыщик, всё в этом мире знаешь... Где чернозадые?

   — Цыгане на месте, Григорий Ефимович. Спят, поскольку им отдых потребовался.

   — А чего это вас трое стало? — Распутин подозрительно сощурился.

   — Да вот, малец снизу прибежал погреться, — Секридов обхватил младшего филёра одной рукой, — внизу у него зубы с зубами склеились от холода.

   — А-а-а, — Распутин разрешающе махнул рукой. — А цыганам — подъём! Хватит прохлаждаться — веселиться будем! Дунька! — выкрикнул он зычно. — Неси сюда ведро с холодной водой.

   — Зачем? — высунулась с кухни Дуняшка.

   — Цыган будить будем.

Секридов с места не поднялся и цыган будить не пошёл, ему интересно было, что будет дальше.

   — Счас! — взвизгнула Дуняшка. Ей тоже было интересно происходящее. — У меня как раз целый бак воды заготовлен, да самых краёв налит. Пхих! — Дуняшка скрылась на кухне.

   — Не телись, — подогнал её Распутин вслед, — давай быстрее воду!

Дуняшка выметнулась с кухни через несколько секунд, держа в руках эмалированное ведро с водой. Распутин перехватил ведро. Сбоку к нему неожиданно подступила блондинка, спросила растерянным голосом:

   — А как же я?

   — Чего ты?

   — Ну... — блондинка выразительно покосилась на дверь спальни. — У меня муж в беде.

   — Выручим твоего мужа, — пообещал Распутин, — погоди. Сейчас только цыган разбужу. — Он подхватил ведро под тяжёлое днище, прошлёпал в комнату, где отдыхали цыгане, и с ходу окатил водой гитариста Иону и лежащего рядом старшего в цыганской труппе — седого, с лихо закрученными усами регента, а когда регент, ничего не понимая спросонку, вскочил и выдернул из-за голенища сапога короткий, с тёмным нечистым лезвием нож, почерневший от пота, Распутин с грохотом откинул от себя ведро и выхватил из кармана штанов деньги, много денег — тысячи, наверное, две, а может, и больше, швырнул регенту в руки:

   — Держи! И не дуйся на меня!

Регент дуться не стал, сунул нож за голенище, отёр рукой мокрое лицо. Через пять минут цыгане уже бренчали на гитарах, а рослая, с крупными белыми зубами, похожими на перламутровые клавиши рояля, цыганка по имени Клавдия пела, будоражила кровь Распутину, маня его неведомо куда — в полынные, с горькими ветрами просторы:

Распутин, мигом распалившись, топал голыми пятками по полу, взвизгивал и косил глаза на Клавдию: цыганка ему очень нравилась.

   — Я тебя, чавелла ты моя, озолочу! — воскликнул он азартно, когда Клавдия кончила петь, выдернул из кармана ещё одну пачку денег, на этот раз полусотенных, скрутил их в рулон и кинул Клавдии в руки.

Та ловко поймала деньги, ни одна кредитка не соскользнула на пол, призывно улыбнулась Распутину.

   — Йй-э-эх! — взвизгнул тот азартно, возбуждённо, хотел было шагнуть к цыганке, в водянистых глазах его сверкнул огонь, но перед Клавдией выдвинулся регент в мокрой рубахе, с крупной золотой серьгой в ухе, — Распутин только сейчас увидел, что ухо цыгана проколото, как у бабы, и в мочке болтается серьга, — предупредил «старца» жёстко:

   — Ефимыч! Мои люди — не то что эти, — он повёл головой в сторону прихожей, — не цапай! — Регент выразительно пошлёпал рукой по голенищу, за которым был спрятан нож.

   — Понял, — Распутин, словно пленный, поднял руки и лихо пристукнул голыми пятками друг о друга. — Всё понял, старшой. — Отступил назад от красивой рослой цыганки, облизнулся по-кошачьи.

   — Ну и молодец, Ефимыч, — похвалил его регент.

   — Эх, мама, роди меня обратно! — выкрикнул Распутин неожиданно жалобно, в уголках глаз у него заблестели слёзы, он затянулся дымным тёплым духом прихожей, в которой сейчас колготилось столько народу, покрутил головой ошалело, помотал рукой в воздухе, ища чего-то или кого-то, а чего-то или кого-то не было, поморщился с досадой и вновь позвал свою «племяшку»: — Дунька!

Та мигом высунулась из кухни:

   — Чего изволите?

   — Бутылку вина!

   — Открытую или нет?

   — Откупоренную, чёр-рт побери, откупоренную!

Дуняшка принесла бутылку мадеры с пыльными боками — даже не вытерла её, — сунула Распутину в руки, тот ловко ухватил бутылку, сунул горлышко в рот и, продолжая плясать, опорожнил, кинул на пол, поддал ногой. Бутылка с чугунным звоном откатилась к двери.

   — Дуняшка!

   — Чего? — Растрёпанная, с загнанным лицом и побелевшими глазами Дуняшка снова высунулась из кухни.

   — Повторить! — скомандовал Распутин.

   — Не много ли будет, Григорий Ефимович?

   — Повторить! — вновь упрямо скомандовал Распутин. — И не перечь мне, подлая!

   — Где уж с нашим рылом да в ваши галоши, — не выдержав, сдерзила Дуняшка.

   — Повторить! — в третий раз приказал Распутин, продолжая отбивать пятками чечётку.

Гитары надрывались, регент тряс широкими деревянными кольцами с насаженными на них бубенцами. Клавдия куда-то подевалась — то ли в туалете засела, то ли в одиночку пробавлялась выпивкой, в непонятный круговой танец пустились женщины; находившиеся у Распутина на именинах, — все сразу, друг за дружкой, легко притопывая ногами и ахая; Распутин ярился, вскидывал потную голову и продолжал тянуть в сторону кухни руку:

   — Повторить!

Дуняшка принесла ещё одну бутылку мадеры — такую же пыльную, с приставшими к бокам кусочками пробки.

   — Чего так долго? — подлаживаясь под гитарный звон, недовольно выкрикнул Распутин. — Тебя только за смертью посылать!

Вещие слова произнёс Распутин, для себя вещие: на дворе стоял 1916 год — последний год его жизни.

   — Пробку из горлышка тяжело вытягивать, — пожаловалась Дуняшка, ревниво оглядывая женщин, ведущих хоровод, затем, лихо крутя пухлым, подрагивающим на ходу задом, пошла на кухню. — Оттого и долго! Не мужик я — баба!

   — Но, шалава! — выкрикнул Распутин, осекая, глаза его влажно заблестели: к нему приближалась блондинка. Распутин обхватил её за плечи, прижал к себе.

   — А когда же... — плаксиво затянула блондинка.

   — Сейчас! Прямо сейчас! — рявкнул Распутин, не дав договорить блондинке. — И с твоим мужем всё будет в порядке. Поняла? Становись в позу!

   — Как? При всех? — испугалась блондинка.

   — А чего тут такого? Все мы люди, из одной задницы на свет вылезли, никто из нас не родился из уха или из пальца. А ну, снимай штаны и становись в позу!

   — М-м-м-м, — ярко краснея щеками, блондинка замялась.

   — Не мычи — не корова! Сказал, становись в позу — значит, становись! Это святое дело, я из тебя грех изгонять буду, а заодно вымаливать прощение за твоего мужа и определять его на новое место. — Распутин начал решительно расстёгивать свои шаровары.

   — При всех? — мучаясь, вновь выкрикнула дама.

   — При всех, — подтвердил Распутин, — это будет этот самый... урок, словно в гимназии. Для показа, как надо изгонять беса.