Царский угодник. Распутин

   — Так ведь стыдно же, — простонала, продолжая мучиться, блондинка.

   — Ничего стыдного в этом нет, — заявил Распутин, расстёгивая штаны и подёргав одной ногой, чтобы они побыстрее соскочили с него. — Всё от Бога, а то, что от Бога, — не стыдно.

Цыгане со своими гитарами поспешно отодвинулись назад — они оказались людьми совестливыми, дамы убыстрили свой хоровод, расширили круг, внутри этого круга находились Распутин и блондинка.

Распутин снова подёргал вначале одной ногой, потом другой, окончательно освобождаясь от штанов — они сползли на лодыжки и застряли там, благополучно вылез из них, отпихнул в сторону, нагнулся, чтобы развязать лямки кальсон, но не удержался, покачнулся и сел на пол, замычал от досады. Блондинка в нерешительности стояла рядом с ним, поправляла рукой волосы. Распутин приподнял широкую длинную юбку, сунулся внутрь, поглядел, взлохмаченный, вылез обратно.

   — Темно, как в заднице у эфиопа, — сообщил он, — фонарь, что ли, засветить? Впрочем, мой приятель, — Распутин хлопнул себя ладонью по кальсонам, — всё и без фонаря отыщет. Не впервой...

Покачиваясь туловищем то в одну сторону, то в другую, кряхтя и роняя мокрядь в бороду — из носа у него обильно сочилась простудная влага, — Распутин развязал жидкие матерчатые лямки на кальсонах, поднялся на колени, расстегнул единственную пуговицу на поясе.

   — Ну, ты ещё не голая? Всё телишься? — грубо прикрикнул он на блондинку, кряхтя, ухватился за край юбки, потянул на себя.

Юбка порвалась по шву, блондинка взвизгнула и, не устояв на ногах, повалилась на Распутина. Тот деловито, с какой-то паучьей цепкостью обхватил её руками, развернул к себе спиной и ткнул кулаком в затылок, чтобы та встала «в позу». Вновь прикрикнул:

   — Ты чего, гнуться не умеешь? — Вторично потыкал ей кулаком в затылок.

Блондинка не выдержала, попросила задрожавшим голосом:

   — Не на-адо!

   — Надо, надо, — деловито пробормотал Распутин, прилаживаясь к блондинке. — Сейчас я из тебя беса, милая, изгоню... Уж больно пакостный бес сидит в тебе.

   — Прошу вас, не надо, мне стыдно, — давясь слезами, простонала блондинка.

Дамы замедлили свой шаг, хотя хоровод продолжал кружиться около Распутина, цыгане по команде своего предводителя, не прекращая бренчать на гитарах, двинулись к двери. Распутин же не замечал ничего из того, что происходило в квартире. Он был занят, из уголков рта у него свесились две осклизлые нитки слюны.

   — Никогда не видел такого. — Младший филёр, не выдержав, схватил Секридова за руку. — Погано всё это!

   — Да, мерзко, — согласился Секридов.

   — Застрелить бы его!

   — Ага, — растроганно качнул головой Секридов, — и сразу в Сибирь, на вечное место жительства.

   — Почему вечное, дядя Семён?

   — Да потому, что нас оттуда никогда не выпустят.

   — Тьфу! — не зная, что сказать, младший филёр сплюнул себе под ноги.

   — Его и без нас убьют, не переживай, — успокоил своего подопечного Секридов, — ходить ему по земле и творить такие вот чудеса осталось недолго, поверь мне.

Терентьев, с мрачным вниманием прислушиваясь к разговору двух филёров, подумал о том, что надо бы о нём сообщить Белецкому — слишком уж разоткровенничались ребята, но потом решил, что делать этого не стоит... Белецкий ведь не поручал ему следить за филёрами? Не поручал. Значит, не стоит. Терентьев вздохнул, сгорбился, упёрся подбородком в руку, застыл в позе роденовского мыслителя.

   — Убьют? — спросил Секридова младший филёр.

   — За милую душу.

   — А кто?

   — Тебе чего, фамилии надо сообщить? Если бы я знал! — Секридов приподнял одно плечо. — Сильные мира сего, великие люди... И убьют обязательно, в этом я уверен на сто пятьдесят процентов. Но не наше это, парень, дело. Наше дело — охранять дедушку русского разврата. Самое главное — чтобы убийство не пришлось на нашу смену.

   — Ну-у... если его будут... это самое, — младший филёр провёл себя пальцем по горлу, — если секир-башка сделают тут, на третьем этаже, а мы будем находиться внизу, в дворницкой, то как же мы услышим, что его убивают?

Старший цыган-регент помахал филёрам рукой:

   — Адью!

Его команда стремительно, не создавая шума, вывалилась за дверь. А Распутин продолжал «изгонять беса» из блондинки. Блондинка зарабатывала «откупную» для своего мужа. Женщины перестали вести хоровод, затихли, окружили Распутина с блондинкой. Распутин, распалившись, хрипел, ахал, закусывал слабыми своими зубами губы, втягивал в себя воздух, вскрикивал — вёл себя как кавказец из конвоя царя-батюшки, женщины заинтересованно смотрели на происходящее, будто все видели впервые.

Вечерело. Зимой вечера наступают рано, бывают они длинными, тоскливыми, в голову всегда приходят тоскливые мысли, отвязаться от них трудно. Секридов тоже, как и Терентьев, помрачнел. Младший филёр, не выдержав, сбежал в дворницкую.

   — Лучше тамошний холод, чем здешнее тепло, — сказал он.

Женщины с усмешкой поглядывали на малоросску:

   — Ну что, подруга? Слаба ты оказалась — не ты взяла верх, а святой отец.

Та смущённо отводила глаза в сторону, приподнимала то одно плечо, то другое.

Ночевать остались все в распутинской квартире: часть женщин «старец» расположил у себя в спальне, часть — в зале; укладываясь на ночь, он долго не мог успокоиться, метался по квартире, возникая, словно призрак, в разных её углах, прилаживался то к одной женщине, то к другой, кропотал, кашлял и успокоился очень не скоро.

Блондинке он выдал на руки клочок бумаги, на котором написал коряво, без запятых и точек, старательно выводя буквы: «Милай дарагой памаги бедной женщине она заслуживает этого».

   — И куда мне с этим? — жалобно спросила та.

   — Куда хочешь. Любой начальник примет и поможет.

   — Чудеса, — блондинка изумлённо покачала головой, была она помята, лицо — бледное, в глазах застыл испуг.

   — Дамочка, — улучив минуту, позвал блондинку к себе Секридов — ему было жаль эту женщину, а ещё более жаль её мужа, ставшего рогатым, вполне возможно, ни за что, — не бойтесь, подойдите ко мне. Я вас научу, как этой бумажкой пользоваться.

Та приблизилась к Секридову, проговорила горько:

   — А как пользоваться? Отдать прислуге, чтобы та сходила в нужник?

   — Ни в коем разе! Эта бумажка серьёзная, поверьте мне!

Блондинка только сейчас поняла, зачем сидят в прихожей два мужика и вообще по какому ведомству они проходят, пояснила Секридову, чего ей нужно, старший филёр, выслушав её, придавил руками воздух.

   — Меньше слов, дамочка, — больше дела! — патетически воскликнул он. — А сделаете вы, значитца, вот что... — Он подробно объяснил блондинке, что надо делать, куда идти, с кем общаться. Та растерянно кивала головой, запоминая, куда ей надо идти и кому сунуть в руки бумаженцию с распутинскими каракулями. — А сейчас, дамочка, отправляйтесь-ка домой, — посоветовал на прощание Секридов.

   — Не могу, — испугалась блондинка, — Григорий Ефимович обидится.

   — Тут ведь что образовалось, вы сами видите — бардак-с! А бардаки — по законам военного времени — явление наказуемое.

Блондинка Распутина боялась больше, чем наказания по «законам военного времени», — боялась, что тот отберёт свою цидулю, пратецу с карандашными каракулями, — и в квартире осталась.

   — Дура! — выругался Секридов.

Спать Секридов с Терентьевым устроились в прихожей, чем Секридов был очень доволен: в прихожей ведь — не в дворницкой. В дворницкой стены промёрзлые, с ледяной солью, выступившей в углах, живой человек за ночь превращается в Деда Мороза, а здесь — благодать. Секридов улёгся на кушетке, обтянутой прочной «чёртовой кожей», вытертой до основания, Терентьев — на принесённой с кухни лавке.

Улёгшись, Секридов потянулся лихо, с силой, так, что бедные кости заныли, захрустели, в суставах раздался хряск, поохал сладко, хлопая по рту ладонью. Наконец-то — отдых. Терентьев сложился калачиком, всхрапнул и стремительно провалился в сон, но тут же выплыл из него, зевнул лениво: