Де Рибас

Эхо полковых оркестров раскатилось над Яссами, а войска выстроились в каре не для того, чтобы наступать — прибыли турецкие дипломаты рейс-эффенди Ессид-Абдулаг Бири и Ессаид-Ибрагим-Мугамеду Дурри Эффенди. Переговоры начались получасовыми восточными приветствиями. Решили каждый день обсуждать по одному пункту. Но на некоторые уходили недели. В приватных беседах за ужином с помощью перевода на турецкий Марка Портария Рибас уверял турецких дипломатов, что императрица не намерена уступать Молдавию. Рейс-Эффенди Бири отвечал:

— Мы еще этот пункт не обсуждали. Но нам придется снестись с султаном.

Безбородко вызвал к себе генерала и недовольно спросил:

— Зачем вы это делаете? Молдавский вопрос давно решен.

— Это откровенный блеф, — ответил Рибас. — Начнем с возражений и категорических несогласий. Потихоньку будем уступать. Если туркам объявить сразу: Молдавию уступаем, они, по своему обыкновению, подумают, что русские слабы, и немедленно выдвинут какие-нибудь неисполнимые требования.

Двадцать девятого декабря 1792 года мир был торжественно скреплен подписями. Всем, сдавшимся в плен, объявлялась полная амнистия. Прежние договоры подтверждались. Бендеры, Измаил и Аккерман возвращались Порте. Уступка Валахии и Молдавии обуславливалась несколькими важными пунктами. Турецкой стороне запрещалось требовать от княжества Молдавии уплат по старым счетам. Контрибуция и платежи отменялись. На два года. Молдавия освобождалась от всех повинностей. Желающим переселиться из Молдавии в российские пределы дозволялся свободный выход со всем имуществом, и для этого определялся срок четырнадцать месяцев с начала размена ратификаций.

— Позвольте поздравить вас, — сказал Марк Портарий, пожимая руку Рибасу. Но в глазах Марка Ивановича были слезы.

— Что такое? — спросил генерал.

— Ваш брат умер, — сказал Портарий.

Грянул бал, а генерал отправился на тризну. «Бог мой! Эммануил… Зачем я дал тебе обещание быть со мной в России? Не перед дулом пистолета; не под пыткой я дал тебе это обещание! Но оно свело тебя в могилу. Как мне жить дальше?»

Рибас проклинал роковой шаг в Ливорно, Алехо Орлова, Витторио и все на свете. Но рядом с ним был другой меньший брат — Андре, с которым они бросили горсть земли на кладбище под Яссами.

— Уезжай. Немедленно уезжай, — сказал Рибас Андре. — Я дам тебе денег, а ты уезжай домой.

— Но дома у нас в Неаполе уже нет, — ответил Андре.

— Уезжай отсюда. Хотя бы в Петербург. Я переговорю с Безбородко.

Граф Александр Андреевич Безбородко и его молодой помощник Федор Ростопчин отправлялись в столицу. Граф обещал покровительствовать Андре и выхлопотать отпуск генералу Рибасу. По мирному договору с Портой русские войска обязывались уйти за Днестр, а гребной флот должен был оставить Дунай к пятнадцатому мая.

Проводив брата Рибас простился и с графом Ланжероном. Граф торопился в Петербург, чтобы оттуда отправиться волонтером на Рейн, где собиралось воинство аристократов для похода на Париж.

Яссы жили мелкими событиями. Судачили обо всем на свете. О бегстве французского короля из Парижа, о его поимке в городке Варенне и отстранении от власти, о ясских романах, об итальянском цирке, паяц которого выменял живого медведя на часы. Рибас решил отправиться в Херсон сухим путем. Мордвинов после смерти Потемкина был назначен главой Черноморского адмиралтейского правления. По дороге в Херсон из Николаева Рибас писал Базилю:

В Николаеве Рибас узнал о печальной участи адмирала Марка Войновича. После ряда неудач он был отставлен от службы и уехал на покой в свое Севастопольское поместье. В Николаеве же генерал-майор встретил поставщика материалов для порта Михаила Фалеева. Тот первым делом спросил:

— Верно ли, что Катрин Васильчина ушла в монастырь?

— Верно. Но она успела и уйти из монастыря.

— Бедный Рибопьер! — воскликнул Фалеев.

— Вы о его смерти?

— Да. Но я имею в виду Катрин. Эта женщина приносит несчастья.

— И в первую очередь она обеспечивает их самой себе, — сказал Рибас.

— Мне эта женщина обошлась в сто тысяч.

— У нее есть собственное состояние.

— Это все ее выдумки, — сказал Фалеев. — Мне она представилась польской княгиней, отец которой испанский гранд, а мать — родственница Бурбонов. Впрочем, признаюсь вам, я много бы дал, чтобы увидеть ее сейчас.

— Торопитесь, — отвечал генерал. — Она собралась за границу и, может быть, к отцу-гранду.

Поняв, что заботы гребного флота задержат его на Юге надолго, Рибас поехал в Новоселицу, чтобы, наконец, повидать сына. Сомнения — его ли это сын — иногда одолевали Рибаса, но было поздно выяснять истину. Он вспоминал Айю — сомнения исчезали: «Я буду заботиться о нем, как о сыне».

Карета остановилась у одноэтажного беленого дома, с крыльца которого, приставив ко лбу руку козырьком, смотрела на генерала тетушка Катрин — Анастасия Ивановна.

— Ах, как мы вас ждали, как ждем, как всегда ждать будем! — воскликнула она. Черноволосый мальчик вышиб оконное стекло и босиком подбежал к отцу.

— Ах, боже, стекло, кровь… ты порезался…

Генерал подхватил его на руки, внес в дом, куда принесли кувшин воды, и отец замывал окровавленные ножки сына.

Мише пять лет! Черноглазый мальчик в первую ночь пробрался в спальню отца и уснул, завернувшись в его генеральский мундир. Мечты Мишеньки осуществились: он ходил к реке на охоту с отцом, смотрел, как стреляют из пистолета, а после выстрела вдруг уснул на руках отца.

Они были неразлучны неделю, но дела звали Рибаса в Херсон. Отпуск, давно обещанный, откладывался.

— Не в тягость ли вам мой сын? — спросил генерал у тетушки Катрин.

— Напротив. Жизни без него не представляю теперь, — отвечала Анастасия Ивановна.

— Я человек военный. Всякое может случиться. Знайте, что Мише я оставил в Киевском банке десять тысяч. На учителей. Гувернеров. Вы можете пользоваться деньгами вот по этим документам.

Он вручил ей необходимые бумаги и простился.

Десятого ноября Суворов был назначен главнокомандующим войсками в Екатеринославской губернии и Тавриде. Ему же было поручено строительство крепостей на Юге. В Херсоне шестидесятидвухлетнего генерала-аншефа встречали музыкой, пушками, рядами войск. Александр Васильевич легко выскочил из коляски, пробежал мимо генералов, поклонился воинству, обрушился на штабных:

— Зачем? Я не султан! Заряды беречь. Солдат не морозить.

Рибаса граф обнял со словами:

— До сего дня жил в сумерках. На Юге воспряну.

Смотр войскам был короток. Но в гошпитальных домах командующий задержался надолго.

— Буклей давно нет, а тут грязь хуже пудры!

Из дома, приготовленного для него, велел вынести всю мебель, зеркала, лег на сенник, проспал на нем до начала бала, на котором изящно танцевал, а перед ужином сел в кресло рядом с Рибасом.