Де Рибас

— Я буду переводить вам молчание измаильского героя, — объявил де Линь. — Сейчас он хочет сказать, что военная карьера после того, что он увидел под Измаилом, кончена навсегда. Его предок кардинал Ришелье аплодирует и благословляет из могилы решение потомка. Но из другой могилы дед-маршал грозит пальцем и взывает к Марсу!

— Оставайтесь, господа! — увещевал отъезжающих граф Ланжерон. — Еще есть много российских наград, достойных ваших шпаг.

— У меня в Париже болен отец, — отвечал Ришелье.

— К тому же ты так давно не видел красавицу-жену, что онемел от предстоящей встречи с ней, — смеялся де Линь.

Ирония принца была зла. Ришелье хмурился. Все знали, что его женили в юные годы по сговору на Розалии Рошешуар, которая оказалась на редкость уродлива и, поговаривали, горбата.

Марк Портарий положил перед генералом исписанные листки.

— Что это?

— Анонимная повесть, — ответил Марк Иванович.

Повесть была написана по-русски, и генерал переводил ее офицерам. Повесть представляла собой памфлет о войнах с Турцией при Минихе, графе Румянцеве и Потемкине. Автор во сие переносился в царство мертвых и встречался с героями турецких войн. Солдат Сергей Двужильный, служивший при Потемкине, горько жаловался: что ни год — привыкай к другим порткам, то к русским, то к турецким, каска стоит семьдесят копеек, а зимой не греет. Красавиц в штабе много, а в армии один шомпол на двоих. Хлеб гнилой, его и крысы не едят. Генерал Гудович всю кампанию толокся сзади, в резерве, а оттуда все в свою зрительную трубку смотрел. Бывало, и в туман, когда ни зги не видно, все в трубку смотрит. Вот какой Гудович молодец!»

Автор памфлета не щадил ни самого Потемкина, ни его генералов. Рибас' был и тем доволен, что его имя в памфлете не упоминалось.

Де Линь и дюк Ришелье уехали в Вену. Андре со штабом Потемкина отправился в Петербург. Уехал Базиль. И Суворов поскакал в столицу империи, где был холодно принят Екатериной — маховик нашептываний работал исправно, и покорителя Измаила отправили к шведской границе строить укрепления.

Гребной флот Рибаса починялся, вооружался, и весной и летом 1791 года было много жарких дел в походах за Дунай, под Мачиным и Браиловым. Рибаса беспокоило крайнее ожесточение Эммануила. Полковник брал знамена, но не брал пленных. Раны его порой давали о себе знать. Он жаловался брату на сердечные боли, тревогу и беспокойство.

Потемкин давал в Петербурге фантастические балы, а под Мачиным на правой стороне Дуная, в ноле, где очистили пятачок от трупов, состоялась церемония — князь Репнин принимал парламентеров турецкого визиря. Четыре условия предварительного прелиминарного перемирия составляли: вознаграждение за убытки, гарантии спокойствия в Молдавии, граница по Днестру и подтверждение всех прежних договоров. Визирь Юсуф-паша их подписал.

Но ревность Потемкина к чужим победам привела к тому, что он вернулся на Дунай и затеял наново канитель переговоров. В Яссах Рибас жил во дворце князя, но к Марку Портарию не преминул заглянуть и был принят радушно. Отведал и пуй ку фасоле — цыпленка с фасолью, и свинину с мамалыгой. За столом присутствовал молдавский боярин Скарлат Стурдза. Он наливал генералу вино, не скрывая тревоги спрашивал:

— Скоро ли замирение с турками будет?

— Пиастры они не хотят платить, — отвечал генерал.

— А что же с Молдавией? Опять мы под турками окажемся?

— Спросите у Марка Ивановича, — кивал генерал на хозяина. — Он всегда все наперед знает.

— В ноги светлейшему упадем, — говорил Скарлат, — и не встанем, пока не умолим его не оставлять нас.

В это время к удивлению генерала в комнату вошел Андре.

— Эммануила привезли, — сказал брат.

— Привезли? Что с ним?

— Очень плох.

С этой секунды тревога и печаль простерли свои тусклые крылья над ясскими днями Рибаса. Эммануила поместили в покоях Марка Портария, он был немощен, страдал ранами, полученными под Измаилом. Рибас пригласил гофлекаря Потемкина Тимана, и тот, осмотрев брата, спросил у него:

— Когда ваша свадьба?

— Свадьба? — удивился больной.

— В России есть поговорка: до свадьбы заживет.

Но выйдя от Эммануила, он взглянул в глаза Рибаса, покачал головой и сказал:

— Я не знаю, когда это случится, но готовьтесь к худшему.

— Но… чем можно помочь?… Что делать?

— У него заражение крови.

Ни орден Александра Невского, ни имение, пожалованное в Могилевской губернии не обрадовали Рибаса. Брат угасал. Все, что было лучшего в Яссах — фрукты, отменную пищу, легкое французское вино — генерал привозил брату. А рок, незримо витающий над земными делами, как всегда рассудил по-своему. В начале октября Потемкин разругался с дипломатами султана, позвал племянницу, велел закладывать карету и объявил:

— Еду в Николаев. Хоть умру в моем Николаеве…

Он уехал, но спустя часа три его карета и конвой вернулись в Яссы. Рибас сбежал с крыльца, спросил у верхового:

— Князь вернулся?

— Покойник вернулся, — ответил тот и спрыгнул с лошади.

Кирасиры потащили из кареты ковер, на котором безвольно перекатывалось мертвое тело Потемкина. Андре не был в поездке с князем, но он пересказал брату услышанное от адъютантов. Потемкин проехал сорок верст, почувствовал себя дурно, покрылся потом, затрясся в лихорадке. Его вынесли из кареты, положили на ковер под раскидистый вяз. Тут он и умер на руках любимой племянницы. Казак из конвоя положил на его веки медные гривны — золотых и серебряных денег не нашлось ни у кого.

Спустя два дня после отпевания тело увезли в Херсон, где похоронили в полу церкви Екатерины Великомученицы, устроив над гробом подъемную дверь. Жизнь в Яссах замерла. Визирь витиеватым восточным посланием почтил память неверного.

Его смерть в то время, когда угасал Эммануил, казалась генералу нелепой. Брата не обрадовало и награждение за мачинские дела Георгием четвертой степени. Он потребовал, чтобы у постели поставили зеркало, и часами неотрывно разглядывал свое изможденное лицо.

— Давиа любила меня, — сказал он брату. — Хотел бы я увидеть ее, но так, чтобы она не видела меня.

На следующий день, зайдя к Эммануилу, Рибас увидел у его постели женскую фигуру в темном кружевном платке. «Бог мой! Давиа?…» Это была Катрин Васильчина. Когда они вышли в соседнюю комнату, Катрин спросила:

— Как ваш сын? Что пишет моя тетушка?

— Здоров. Похож на меня. Вы оставили монастырь?

— Уезжаю в Петербург.

— Не заедете ли вы в Новоселицу?

— О, нет. Сначала в Испанию.

В Яссы из Петербурга приехал Александр Безбородко — приятель по семьдесят четвертому году, а теперь граф — член Государственного Совета. Ему поручили руководить переговорами и обязали заключить мир непременно. Для ведения переговоров императрица назначила генерал-лейтенанта Голицына, генерал-майора Рибаса и статского советника Лошкарева.

— Какие прелиминарные пункты вызывают у Султана наибольшее сопротивление? — спросил Безбородко у своих помощников, по-хозяйски расположившись за столом в кабинете Потемкина.

— Они не хотят отдавать нам Аккерман, — ответил Самойлов.

— Крепость по правой стороне Днестра. А мы устанавливаем границу по левой.

— Статус Молдавии так и остается неясным, — сказал Рибас. — Порта требует возвращения княжества.

— В этом вопросе императрица склоняется к уступкам, — сказал граф.

Рибас не без вызова и твердо ответил:

— Если мы оставим Молдавию, исполнение Греческого проекта, который вы, Александр Андреевич, всемерно поддерживали, будет иметь перспективы далекой отсрочки.

Дипломаты переглянулись: заводчик Греческого проекта отдал богу душу. Но Рибас хотел полной ясности: какова политика теперь? И добавил:

— Жертвы Измаила и молдавских крепостей взывают к тому, чтобы не уступать Молдавию.

— Наши ресурсы истощены, — ответил Безбородко. — Поэтому и уступки вынуждены.

Одним словом, Рибас понял: конечная цель Греческого проекта теперь мало интересовала кабинет Екатерины.