Сибирь, союзники и Колчак т.2

Здание Совета министров тоже теряло приличный вид. В верхнем и нижнем этажах были устроены казармы. Совету министров нечего было собираться. Уже указано было, что значительная часть членов Совета отсутствовала. До конца не вернулись Пепеляев, Третьяков, Устругов, Петров, Неклютин, Окороков. В разгаре событий появился адмирал Смирнов, который случайно был застигнут событиями на вокзале, куда в день восстания переехали Гойер, Сукин и Новицкий. Там адмирал просидел несколько дней в иностранном эшелоне и, узнав, что правительство, вопреки распространившимся среди иностранцев слухам, существует, пробрался в город в форме английского солдата. Министр народного просвещения Преображенский приехал из Томска только 4 января, в последний день существования власти.

Случайный состав Совета в такое исключительное время казался какой-то злой насмешкой. Вообще, период «солидарного» кабинета Пепеляева охарактеризовался наибольшей личной разобщенностью Совета, в котором новые люди резко противопоставлялись старым и работа проходила при озлобленном почти недоверии одной части к другой. Ничто не располагало поэтому к частым встречам.

Текущие дела момента разрешались тройкой, о законодательстве, конечно, не приходилось уже думать, а заниматься другими делами не только никто не хотел, но, по-видимому, й прямо отучились.

Эвакуация из Омска не удалась. В полном составе прибыли только немногие учреждения: Управление делами и некоторые части министерств, большинство же застряло в бесконечной ленте на железной дороге или досталось в добычу большевикам. В то время как Управление делами интенсивно работало в области законодательной и по части секретарской, другие министерства чахли от тоски и безделья. В дни мятежа, особенно после потери связи, уже все одинаково перестали существовать как учреждения, и служащие слонялись без дела и без цели.

Последняя неделя была сплошным нравственным мучением. В понедельник из Знаменского предместья началось наступление на город. Положение спасли случайно подоспевшие егеря, прибывшие в Иркутск после усмирения в Александровской тюрьме.

Во вторник поднялась неожиданная тревога, и значительная часть членов правительства, не предупредив других, переехала из «Модерна» на окраину, в оренбургское военное училище, откуда предположено было отступать. Ночью не раз вся гостиница поднималась на ноги.

Семеновцы пришли

Но вот пришло известие, что семеновцы приближаются. Сначала они остановились у Михалева, и генерал Скипетров известил, что дальше не пропускают союзники. Но затем пришло известие, что японцы вступят в Иркутский военный округ, а вслед за тем пушечные выстрелы известили о прибытии войск из Забайкалья к станции Иркутск.

Был прекрасный солнечный день, и жадная до зрелищ публика, не слыша стонов раненых и не осязая веяния смерти, следила издали за тем, как на левом берегу Ангары передвигались цепи и развертывалось сначала наступление, а затем отступление семеновцев.

С 29 декабря военные действия происходили почти беспрерывно и нередко с большим ожесточением. Знаменское предместье отделено от города речкой Ушаковкой. На ее холодном саване найдено было немало трупов. Среди них были и ожесточенные фанатики революции, и юноши, безотчетно верившие, что революция несет гибель, и люди, ничего не понимавшие, не видевшие никакого смысла в происходившем. Отчаянная ненависть в обороне и беспощадная злоба в наступлении оставили следы на поле битвы: многие трупы были изуродованы.

Бок о бок с солдатами и офицерами выходили на фронт сестры милосердия. Самоотверженность последних бросалась в глаза. Они понесли в эти печальные дни немало тяжелых утрат.

Солдаты принадлежали к числу тех участников трагедии, которые меньше всего понимали ее значение.

Егеря, которые 28 декабря спасли положение, отбив наступавших, на следующей день перебили офицеров и ушли к повстанцам. Их убедили в казармах, что переворот даст мир. Но когда революционный штаб предложил им занять передовую линию, они опять перебежали. Вернулись, однако, немногие. Часть пала под пулеметным обстрелом, часть вовсе разбежалась, и еще недавно отличные солдаты превратились в банду мародеров.

Ушаковка не представляла собою зрелища. Там трудно было наблюдать без риска попасть под шальную пулю. Даже в городе несколько человек стали жертвами случайных выстрелов.

На Ангаре же при наступлении семеновских частей толпа могла следить за действиями обеих сторон, не чувствуя опасности и забывая о кровавых ужасах красивой издали картины.

Происходившее на левом берегу Ангары было мало благоприятно для осажденных. Виден был сбитый с рельсов, очевидно, предупредительно выпущенный из сферы «благожелательного» нейтралитета паровоз. Стоял чешский броневик «Орлик». Железнодорожная полоса отнюдь не имела вида нейтральной, как, казалось, должно было быть согласно условиям. Стало известно, что семеновские части не будут допущены на вокзал, тогда как народно-революционная армия продолжала там хозяйничать. Нейтралитет проявил полную благожелательность только к одной стороне. Но, помимо этого, и самый ход военных действий, видимо, оказался более благоприятным для противной стороны. После ряда атак семеновские части стали отступать.

На другой день забайкальские эшелоны отошли опять к Михалеву, за восемнадцать верст. Стало известно, что семеновцы понесли тяжелые потери, а «Чехо-словацкий Дневник» изобразил происшедшее как полное поражение семеновских войск и дал заведомо преувеличенные сведения о числе перебежавших к повстанцам солдат.

Как бы там ни было, но первый шаг отряда, пришедшего выручать Иркутск, оказался неудачным. Второго уже не последовало. Произошел резкий перелом в сторону ухудшения, и развязка приблизилась.

Военные говорили, что генерал Скипетров сделал ошибку, начав действия против вокзала, что ему надо было перевести войска в город. Может быть, так и надо было поступить, но почему-то в военных действиях у нас оказывались всегда только одни ошибки и почему-то всегда обнаруживалось, что эти ошибки все видели и понимали и даже указывали сразу. Нам, штатским людям, было непонятно, почему бывшие в Иркутске авторитетные генералы не принимали участия в разработке плана военных действий, почему они устранялись от участия в деле, неудача которого губила всех, но наши недоумения всегда встречали удивительный по простоте и непонятный для простых смертных ответ: «Нельзя вмешиваться в чужую компетенцию, командуют Скипетров и Сычев».

Между тем гарнизон окончательно терял веру в успех и доверие к начальству. Его все время ободряли обещаниями помощи. Но семеновцы ничего не сделали и куда-то скрылись. В город переведен был батальон, не внушавший никому впечатления грозной силы. Один из семеновских офицеров на обеде, устроенном в честь прибывших, поднял тост за гражданский мир. «Довольно уж воевали», — простодушно заявил он, едва ли сознавая, что тем самым повторяет самый популярный лозунг восставших.

Обещано было прибытие японцев. Они действительно пришли. Началась сумятица. Революционеры переполошились. Но японцы не подавали признаков жизни. С вокзала пришло известие, что чехи успокаивают: «Японцы не двинутся, они привезли пустые вагоны». И действительно не выступили.

Тогда атаман иркутского казачества генерал Оглоблин написал председателю Совета министров резкое письмо. Он требовал, чтобы ему сказали, наконец, правду, кто придет на помощь и какова будет эта помощь. Если правительство будет по-прежнему уклоняться от прямого ответа, то казачество поступит так, как подсказывает ему совесть и как диктуют интересы.

Началось разложение гарнизона. Стали говорить, что генерал Сычев распродает вещи, стали интересоваться, существует ли правительство и кто куда бежал.

Тогда Червен-Водали, Ханжин и Ларионов отправились на вокзал, к союзникам.

Переговоры о сдаче власти

Утром 3 января в коридоре «Модерна» стало очень оживленно. Почти все обитатели гостиницы взволнованно шептались, спрашивали друг друга, спорили. У всех на устах было слово «перемирие».