Разомкнутый круг

Через два дня после этого разговора Александр распорядился уходить из лагеря на соединение с Багратионом и приказом по армии вместо фон Фуля назначил начальником штаба генерал-майора Ермолова.

Император также послал распоряжение в Петербург к председателю государственного совета Николаю Салтыкову вывозить в глубь страны святыни Александро-Невской лавры, Сенат, Государственный совет, Синод, все архивы и департаменты, а также учебные заведения и монетный двор. После Аустерлица он понимал, что в военном плане Наполеон стоит гораздо выше его. Значит, дело государя – вдохновлять на борьбу армию и народ. Александр знал, что в ставке шушукаются: раз император сам не командует армиями, то почему не ставит единого главнокомандующего?

Но впрямую сказать об этом приближенные не решались.

Статс-секретарь адмирал Шишков еще в Вильне составил письмо, в котором убеждал императора покинуть армию, но вручить его не посмел. В письме говорилось: «…Нет государю славы, ни государству пользы, чтобы глава его присоединилась к одной только части войск, оставляя все прочие силы и части государственного управления другим».

Осмотрительный Шишков предложил подписать послание Аракчееву и Балашову.

– Мне дороже всего жизнь государя, – упрямился и не ставил подпись Аракчеев. – Скажите, будет ли в опасности государь, ежели и дальше останется при армии?

– Ну конечно же, будет! – воскликнул Шишков. – Вдруг Наполеон окружит лагерь? Что станется с государем?..

Взяв письмо, Аракчеев сам пошел с ним к Александру.

Пришел он очень вовремя. Его венценосный друг был умным человеком и прекрасно понимал положение вещей: коли свита просит уехать и поднять на борьбу с врагом всю Россию, он сделает это, хотя и не хочется покидать армию. Но государство превыше всего!.. «Даже царь Петр покинул армию перед Нарвским сражением и потом разгромил Карла ХII», – вспоминал император.

Из ставки у Полоцка с помощью статс-секретаря Шишкова он составил воззвание не к Петербургу, а к «первопрестольной столице нашей Москве».

Получив распоряжение государя вывозить все самое ценное, Петербург заволновался. Его жители с тревогой посматривали на запад, прикидывая, сумеет ли защитить город единственный корпус под командой генерала Витгенштейна.

Сопровождаемая лакеем, Мари Ромашова гуляла по городу, с тревогой наблюдая, как в учреждениях упаковывают горы папок, а сторожа, заколотив ящики со связками дел, волокут их на подводы. Остановившись, в раскрытых окнах она наблюдала переставших сутулиться и громко говоривших чиновников, разбирающих и сортирующих какие-то бумаги, вытащенные из распахнутых шкафов. Кипы папок с делами громоздились на столах и даже на пыльном паркетном полу по углам комнаты.

«Господи! Что же с нами будет?» – думала она, глядя на баржи, приткнувшиеся у пристани напротив здания Сената, в которые грузили архивы и имущество. Затем она подходила к толпе, облепившей приклеенный к столбу листок с царским воззванием, и в который раз слушала, как какой-нибудь мастеровой или приказчик по слогам громко читал:

– Неприятель вошел в пределы России. Он идет разорять любимое наше отечество…

При этих словах многие женщины принимались креститься и плакать, а Мари думала, как там ее мужчины? Живы ли? Исподтишка мелко крестилась, обзывая себя дурой. «Ну конечно, живы! Они ведь слишком молоды и красивы, чтобы умереть!»

Рубанова, к своему удивлению, Ромашова перестала отделять от графа Волынского. «Не может того быть, чтобы я любила двоих! Так не бывает… однако не переставала думать и о Максиме. – Надо еще одно письмо Денису Петровичу написать… Хотя отвечать ему и некогда», – оправдывала она графа, медленно проходя по Невскому и вновь останавливаясь у группы людей послушать воззвание:

…Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на голову его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!..

– Все как один пойдем! – шумели мужики. – Не дадим порушить могилы наших отцов!.. Умрем за Родину, за единственную нашу Россию…

Кроме воззвания, император выпустил манифест об организации народного ополчения: «Да встретит он в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном Палицына, в каждом гражданине Минина» – написано было в нем.

Руководствуясь воззванием и манифестом, синод отправил по церквам молитву о спасении России от вражеского нашествия, и священники зачитывали ее народу, вдохновляя на битву с врагом:

«Се враг смущаяй землю твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны. Хотят погубити достояние твое, возлюбленную тебе Россию. Владыко Господи! Услыши нас, молящихся Тебе», – гремели с амвонов басы священников, пробуждая православный народ и вдохновляя граждан своих.

И бывало, прямо из церкви шли люди записываться в ополчение, чтобы постоять за Родину и окропить кровушкой землю Русскую.

В мае 1812 года турки ратифицировали договор, и Кутузов, попрощавшись с армией, отправился в Петербург.

Однако долго без дела генерал не оставался – в июле он стал не только начальником ополчения, но и был назначен командующим Нарвским корпусом, всеми сухопутными и морскими силами в Петербурге, Кронштадте и Финляндии. За два дня до этого Кутузова возвели за мир с Оттоманской Портой в княжеское достоинство с титулом «светлости».

Почувствовав себя вновь нужным государству человеком, Михаил Илларионович приободрился и, казалось, помолодел, энергично принявшись за дела.

Кутузов сам сидел на приеме ратников, ездил смотреть, как на Измайловском плацу учили ополченцев. Прятал улыбку, когда слышал, как кадровые унтера поучали ополченцев-петербуржцев:

– Нагулялись вчера с тросточкой по прешпекту, так нонче с ружьем погуляйте!

После Петербурга и Москвы ополчения создавались по всей России. Война всколыхнула всю страну.

Русские армии по-прежнему отступали.

1-я армия от Полоцка, где государь написал воззвание, двинулась к Витебску. Положение 2-й армии оказалось более тяжелым.

Даву раньше Багратиона занял Минск, и 2-й армии пришлось круто повернуть на юг, к Бобруйску.

Как ни скудны были сведения, получаемые о 2-й армии, однако до Оболенского и других офицеров и солдат дошли рассказы о героическом сражении 7-го корпуса генерала Раевского с французами у деревни Салтановки.

Григорий Оболенский, сидя в кругу офицеров, с гордостью слушал, как на плотину у Салтановки Раевский вывел двоих сыновей, чтоб ободрить своих солдат и повести их в атаку на врага. Шестнадцатилетний Александр и одиннадцатилетний Николай вместе со своим отцом возглавили колону русских войск, которые опрокинули французов и обратили их в бегство.

Дончаки атамана Платова являлись своеобразной завесой русской армии. Это были ее глаза и уши. Находясь в постоянном движении, они нападали на вражеские отряды и обозы. Неожиданно возникали, атаковали и так же неожиданно исчезали.

Так, 27 июня под местечком Мир завязался бой между казаками и польскими уланами генерала Рожнецкого. Казаки применили свой излюбленный прием «вентарь» – заманивание противника с последующим его окружением.

«Поляки были смяты и опрокинуты. К совершеннейшему поражению их способствовал также неожиданный случай: появление генерал-майора Кутейникова. Возвращаясь с бригадой из дальней командировки, он пришел во время дела на поле сражения в тыл неприятелю и тотчас пустился в атаку.

Рассеянные остатки полков Рожнецкого спаслись бегством, оставив в наших руках много пленных».

Слушая подобные рассказы участников сражения, Оболенский скрипел зубами от желания самому вступить в дело с неприятелем.

Особенно отличался лейб-гвардии Казачий полк под командой генерал-майора Орлова-Денисова.

В 1796 году на основе Донской команды императорского конвоя был создан лейб-гвардии Гусарский Казачий полк, разделенный в 1798 году на лейб-гвардии Гусарский и Казачий полки.

Гвардейские казаки первыми встретили французов у Немана под Ковно и последними покинули Вильну.